Американское сало (СИ)

— Это ты во всем виноват, что Анжелка от меня ушла, — сотрясаясь рыданиями, сквозь всхлипы, кричал Вася, — ее мать ее настроила так из-за тебя, потому что ты за Янушевича, а мать ее ведь в большой политике, она не может, чтобы дочка ее оказалась в стане врага. Ты во всем виноват, ты!

Евгений Васильевич молча выслушивал обвинения сына и воздерживался от того, чтобы обнять плачущего Васю и как то успокоить его, опасаясь, что тем лишь только усилит его истерику.

— Ты в тот раз даже денег мне не дал на рекламу моего нового проекта, когда мы с Анжелой к тебе приезжали, — зло сверкая блестящими от слез глазами, — выпалил Василий, — а если бы тогда не пожадничал, мы бы с ней сейчас в Москве рекламу Русланы снимали, и мать Анжелку не подговорила, может, тогда.

— Слушай, Вася, — нарушил молчание Евгений Васильевич, — а что, если я тебе сейчас денег найду? Тебе сколько на эту Руслану надо?

Но лучше бы он этого не говорил!

Василий, как услышал про деньги на Руслану, сразу взвился, аж подпрыгнул в кресле, — ага! Жаба тебя тогда задушила пол-миллиона гривен мне дать? А теперь цена вопроса в пять раз больше, потому как Руслана уже в финал Евровидения прошла и теперь ей не такие промоутеры и не с такими деньгами нужны, раньше надо было тумкать, раньше надо было, а теперь уж ни Русланы и ни Анжелы…

Когда Вася уехал, вот тогда Евгений Васильевич и стал напиваться.

В опустевшем без Галочки офисе, Воздвиженский теперь сам хозяйничал, и в ее Галки заветном шкафчике, где верная его секретарша хранила представительские чай, кофе и сахар, Евгений Васильевич обнаружил почти полную бутылку Виски «Джонни Вокер», бутылку джина «Биф Итер» и сильно початую бутыль недорогого «Хеннеси» VS …

Начал с Хеннеси. И очень быстро расправившись с коньяком, перешел на виски. А уж вслед за Джонни Вокером и английский «Едок Мяса» отлично пошел.

Ночь Евгений Васильевич провел в офисе. А утром, небритый, в не свежей рубашке, без галстука, пошкандыбал в какую-то пивную похмеляться. И пил там уже с какими-то алкашами, обрадовавшимися, что их Ангел послал им такого глупого москаля при деньгах, на счет которого можно было надраться дармовым пивом с водкой.

Следующую ночь Евгений Васильевич уже совсем не помнил себя. Был какой-то вагон на станции Киев-Сортировочный, какие-то проводницы, какие-то кавказцы с черными недобрыми глазами… И нескончаемая череда бутылок. Портвейн, пиво, водка… водка, пиво, портвейн…

Пришел в себя уже только на вторые сутки, когда деньги кончились.

Без пиджака, да буквально не в своей рубашке — в чьей-то с чужого плеча тельняшке и в железнодорожном кителе с молоточками на петлицах… Ужас!

Хорошо еще, не в обезьяннике с уголовниками очнулся — Бог миловал!

Чудом отвязался от какой-то прилипшей к нему вокзальной девки-синявки, отдав ей последнюю мелочь из кармана, и так как на метро уже денег у Евгения Васильевича не было… как впрочем, не было у него уже ни мобильного телефона, ни бумажника с кредитками — потерял, или пропил… до офиса своего добирался на троллейбусе, причем зайцем.

В офисный центр его еще и охрана сперва пускать не хотела — такого небритого железнодорожника в тельняшке. Хорошо еще, один из охранников помнил Воздвиженского в лицо, и признав в небритом алкоголике — директора из пятьсот первого офиса с пятого этажа, пустил-таки Евгения Васильевича без ключей и документов, даже выдав ему дубликаты из своего сейфа.

— Что? Загуляли, Евгений Васильевич? — с чисто мужской солидарностью в улыбчивом взгляде, спросил старший охранник.

— Было дело, — не стал отрицать Воздвиженский и покачиваясь, нетвердой походкой направился к лифту на пятый этаж в свой пятьсот первый офис…

Очутившись в приемной, Евгений Васильевич запер за собой дверь на ключ, залпом выпил графин теплой и не свежей воды, а потом завалившись с ногами на кожаный диван, про который среди сотрудников его фирмы ходили нелепые легенды, де он — Воздвиженский, на этом диване с секретаршей… Идиоты! Ах, какие все вокруг скабрезные идиоты, — подумал Евгений Васильевич, включая лентяйкой висевший под потолком телевизор.

Показывали новости…

Ильченко показывали… У него какие-то ужасные гнилостные наросты на лице… Кошмар!

И тут Евгений Васильевич вдруг отчетливо вспомнил, как вчера в вагоне в отстойнике Киев-Сортировочного узла, когда пили с этими кавказцами и проводницами, кто-то из алкашей тоже сказал, де у Ильченко на роже — бобон… Точно! Говорили про это вчера, когда пили этот портвейн с пивом. И еще эти хохлушки проводницы начали этого Ильченку жалеть, вот мол, бедненький, надо бы за него теперь голосовать…

— Все! Теперь вот просплюсь-высплюсь, — уже отключаясь, решил Воздвиженский, — а завтра с утра начинаю новую жизнь.

* * *

25