Америкен бой

Схема логики тут хромала, Ник это чувствовал, да и Паша не был расположен к всепрощению, скорее, наоборот.

Ник разлил джин и потянулся к Паше чокнуться, но тот быстро отодвинул руку:

— Совсем одичал ты там, тимуровец. На поминках не чокаются. И тосты не произносят.

Выпили молча.

* * *

Бутылка джина была литровой, но пили хоть и быстро, однако как-то вяло. Разговор очевидно не клеился. В тишине и молчании курили одну за другой, пока в кухне не стало сине. Ник полез открывать окно и, когда распахнул, так и остался стоять спиной к облезлым стенам и тусклому свету, вдыхая ночную свежесть. В сквере молоденькие мальчик с девочкой выгуливали собак и пахло как-то особенно. То ли дерево какое-то цвело, то ли еще что, но Ника опять зацепило это утреннее чувство.

— Джим, фу, — негромко покрикивала девушка. Юноша что-то невнятно отвечал и оба смеялись.

Ник повернулся к столу и обнаружил, что Паша здорово и тяжело, как это бывает с большими людьми в мрачном расположении духа, пьян.

Самого Ника тоже слегка вело и в голове тоненько постукивало от выкуренных сигарет.

— Херня, — вдруг громко сказал Паша. Ник подумал, что вот сейчас произойдет тот разговор, за которым он приехал, очень уж веско Паша сказал «херня». Но Паша помолчал и продолжил, глядя на свой стакан:

— Вода горькая, а водка елкой воняет. Вот, значит, что вы там в Америке пьете. Да, это залпом стакан не шибанешь, по чуть-чуть выцеживать надо.

Ник молниеносно подивился параллели со своим сегодняшним ощущением от водки.

— В Америке, Паша, разное пьют. Только меньше, конечно.

— Да оно понятно… Пьют меньше, живут дольше, жрут лучше, сказка! Так я говорю?

— Что ты имеешь в виду?

— Да ты и сам знаешь, — Паша тяжело навалился на стол, задев рукой вилку, которая со звоном отправилась на пол. — Сам знаешь, корешок, — Паша проводил вилку непонимающим взглядом, но с мысли не соскочил. — Сам знаешь… Потому и притащился сегодня ко мне с этой выпивкой и жрачкой. Только я тебе не священник, грехов не отпускаю. Но вот что я тебе скажу, американец, — Паша хотел еще придвинуться, но ближе было некуда. Ник, почувствовав его усилие, сам наклонился к большому, плохо выбритому, пьяному лицу. — Я Серегу на войне не встречал, он меня от пули не спасал… Но если б я только мог… Если б я в сортир на коляске не ездил, то не жил бы, пока те гады, что Серегу убили, по земле ходят… Но не могу я! Ничего не могу, американец! Я даже совесть себе жрачкой такой закормить не могу…

Паша Ника разозлил. В чем-то он был прав, но все равно было обидно за несправедливость.

— Заткнулся бы ты, — сказал Ник. — Я ведь, знаешь, на войне тоже не обделывался. И в плену тоже. Что ты хочешь, чтобы я как Серега сдох? Здесь-то не война! Вон, люди с собаками гуляют, пиво пьют. Милиция есть тут у вас? Налоги вы зачем платите?

— Милиция, скорая помощь, служба газа… Звоните в любое время… Сука ты, американец. Теперь я ясно вижу, сука ты. И я сука, что за один стол с тобой сел. Все-то вы деньгами мерить умеете. Налоги! Ты хоть сам-то понимаешь, что говоришь? У тебя друга убили, а ты про налоги! Сука и есть.

— Ох, Паша, если бы не ноги твои, получил бы ты у меня и за суку, и за налоги заодно…

— Эх, корешок, если б не мои ноги…

Повисла пауза. Ник плеснул в стаканчики еще джина и намазал Паше бутерброд с толстым слоем масла и красной икрой, ему казалось, что такое трезвит.

— Давай-ка, — они выпили, и Паша стал безразлично уплетать бутерброд, явно не понимая, что у него в руках.

— Пойми ты, — попробовал еще раз объяснить Ник. — Я ведь тоже не могу — у меня жена беременная там, в Америке, дом…

— А Серегина тут. И тоже беременная.

— Это я заметил. Но ты скажи мне, будет лучше, если я тут двух-трех подонков порешу? Больше-то не успею. Положит и меня кто-нибудь, их же много. Или если я жив останусь, жену с ребенком любить буду, о Серегиной вдове всю жизнь заботиться буду? Разве Сереге не так лучше отплатить? Ведь его не вернешь… Да даже если я жив останусь, ведь в тюрьму упекут. А уж чего я в жизни поимел, так это тюрем всяких…

Паша размял «беломорину», нетвердыми пальцами чиркнул спичкой, прикурил.

— Черт с тобой, американец. Вот я тебе говорю: прав ты. Во всем прав. Езжай спокойно к жене.

У Ника несколько отлегло от сердца. Но Паша помолчал и продолжил:

— Только не моя это правда. И не приму я ее никогда. А вообще-то все правильно. И если ты за этим приезжал, то я тебя отпускаю, вали в свою Америку…

— Спасибо, — зачем-то сказал Ник.

— Слушай, — вдруг встрепенулся Паша. — А ты сегодня до кафе-то дошел?

— Дошел.

— И чего тебе там сказали?

— Ничего.

— Ну ты хоть пару окон им выбил, хозяину там профиль начистил или еще что?

— Да нет, к чему это все? Не они же…

Паша покивал головой, но потом как бы про себя заметил:

— Я бы непременно все там разнес. Ну совершенно все. Ну до основания. Эх, ладно, ночь на дворе, ступай. Мне спать пора.

* * *

Когда Ник, слегка пошатываясь, выходил из подъезда, навстречу поднимался тот паренек, что гулял с девушкой и собаками. Они удивленно уставились друг на друга: это был один из тех ребят, что фарцевали в гостинице наградами.