Америциевый ключ

Закончить он не успел. Окутавшись сизым дымом, пропеллер оторвал его толстую тушу от земли и, стремительно набирая обороты, потащил вверх, к сводам потолка. Должно быть, впервые в своей жизни сын Карл издал какой-то осознанный звук – он завизжал. Его тело задергалось, силясь переместить центр тяжести и сделать полет управляемым, но тщетно – сил не оставалось даже на это. Воя и треща пропеллером сын Карла, ускоряясь с каждым метром, несся прямо к потолку.

- Варрре…

Ганзель не нашел в себе сил отвести глаза. Он видел, как сын Карла неуправляемым снарядом врезался в потолок, с такой силой, что, хрустнув, его конечности вывернулись в суставах, мгновенно оказавшись под скрежещущим винтом, вышибающим искры из потолка.

Двигатель рявкнул драконом, что-то громко захрустело и вниз, вперемешку с искрами и искромсанными лохмотьями ткани, в которых еще можно было распознать грязный комбинезон, полетели рассеченные куски тяжелого жира, клочья рыжего волоса и лоскуты кожи. А потом наверху оглушительно рявкнуло пламя, мгновенно превратив елозящее по потолку бесформенное, но еще продолжающее выть существо в облако густого грязно-серого дыма. На пол посыпался град тяжелых предметов, но все они были черны и погнуты, так что Ганзель не взялся бы определить, где из них кости, а где искореженные лопасти винта.

Хромая, Ганзель подошел к клетке. Ему пришлось повозиться, прежде чем замок наконец открылся, слишком уж отчаянно тряслись пальцы. И помочь Греттель, которая едва держалась на ногах.

- Оказывается, варенье – коварная штука, проворчал Ганзель, чтоб приободрить ее, - Теперь я понял, почему нам не давали его в детстве.

- Ты отвратительно шутишь, - устало сказала она, пытаясь улыбнуться.

Ганзель хорошо знал, чего стоили ей эти усилия. Он нарочито строго погрозил Греттель пальцем.

- Еще скажи, что тебе не понравились мои сказки!

- Они… ужасны. Я ненавидела их еще с тех пор, как была ребенком. Но я не знала, что в твоей голове скопилось их так много. Кроме того… Это ведь никакие не сказки, верно? Я узнала некоторые. Это истории, которые с нами случались, только ужасно исковерканные и перепутанные.

Ганзель подмигнул сестре.

- Я собрал порядочно материала, пока путешествовал с одной геноведьмой.

- Когда-нибудь, когда выйдешь на пенсию, сможешь издать их. Дети будут в восторге. Сказочник дядюшка Ганзель.

Ганзель прищурился, оценивая.

- Братья геноведьм не выходят на пенсию. Им всегда хватает работы – вытаскивать геноведьм из очередных переплетов. Кроме того, детишки будут писаться в кровати от моих сказок… Кроме того, посмотри, что они сделали с сыном Карла!

Греттель взглянула на то, что осталось от толстяка без всякого сожаления. Разве что, с некоторой толикой любопытства. И сморщила нос. Пахло от паленого жира и верно отвратительно, даже по меркам геноведьм.

- Это не сказки с ним сотворили, - произнесла она ровным тоном, - Обычная гипогликемическая кома,

- Глипо…

- Сын Карла потреблял с вареньем огромное количество сахара, - спокойно пояснила Греттель, - Его метаболизм должен был быть рассчитан на поглощение неимоверного количества углеводов. Огромного – как для человека. Уровень сахара в его крови при этом должен был быть зашкаливающим. Заставив сына Карла слушать свои сказки, ты обрек его на голод, братец. Сахар в его крови стал снижаться, пока не упал ниже допустимого предела. Слишком уж велики были его потребности. Следующий шаг – паралич жизненно-важных центров мозга.

- Проще говоря, я заговорил беднягу до смерти?

- Вроде того.

- Что ж, выходит, мои сказки не так уж и плохи, - Ганзель ободряюще улыбнулся, - Может, когда-нибудь и в самом деле запишу их… А ты пока посиди, сестрица. Нам надо набраться сил перед спуском. Я думаю, нас ожидает очень много лестниц. Возможно, больше, чем ты можешь представить.

Греттель покорно опустилась на пол.

- Я немного отдохну и… И еще поем. А потом готова буду идти хоть на край света.

- Даже не думай. Хватит с тебя прогулок. Будешь ждать меня дома.

- Куда же пойдешь ты? – в ее голосе не было беспокойства. Но Ганзель сделал вид, будто и не рассчитывал на него.

- В «Театр плачущих кукол». Кажется, у меня есть деловое предложение к господину Варраве.

* * *

Без зрителей театр господина Варравы выглядел заброшенным и старым. Потухшие прожектора под пологом шатра таращились на каждого вошедшего, будто затянутые бельмами слепые глаза.

Грохот безумного оркестра и рев публики сменился глухой и плотной, как кладбищенский саван, тишиной. «Театр плачущих кукол» был мертв, и, как все существа после смерти, демонстрировал следы разложения, прежде незаметные – истлевшие местами шторы, треснувшие деревянные ступеньки, осыпающуюся позолоту лож. Театр был мертв, и Ганзелю, когда он зашел в огромный шатер с мушкетом наизготовку, даже показалось, что он ощущает явственный запах некроза.