Аметистовые Грозы

Что ты раскрылась, дорожная сумка?
Некуда ехать. Я встал – чтобы лечь.
Сумка, мы стёртые части рисунка.
Там – щит и меч. Или щит. Или меч.

Как тебе нравится эта диада
с неким подобием смысла – в щите?
Вот и меня на рисунке не надо.
Техника чуждая. Краски не те.

Можно поехать к родным и неблизким —
чтобы услышать, что я дезертир.
Можно к соратникам в области виски —
если нарыть номера их квартир.

Можно найти партизанских подружек,
пару составов пустить под откос.
Но… Буратино, бегущий от пушек —
должен беречь от винтовок свой нос.

Я проиграл все возможные войны.
В мире – осталась одна буква «А».
Те, кто за ней – хороши и спокойны.
Пусть на корню задохнётся война.

Раз неминуемо есть в алфавите
острая «М» и широкая «Щ» —
буковку «А» пусть никто не обидит,
пусть ей хватает щита и меча.

Стой, где стоится, дорожная сумка.
Стой, мы не едем. Ты лучше поспи.
Я разделю с тобой сны недоумка.
Там топоры – за любовь, за Нарспи.

Как тебе нравится эта идея
с неким подобием смысла – в борьбе?
Некуда ехать. Мне вспомнить бы – где я.
Стой, сумка. Стой, как стоится тебе.

«Светилу не нужно ответных лучей…»

Светилу не нужно ответных лучей.
Но, судя по тени – я разве ничей?
У тени мой контур и – небо тепла,
какой бы холодной она не была.

Ночь ночи не просит, ни в дар, ни взаймы,
но выйду я в ночь – и получится «мы»,
никто не увидит меня под крылом,
а мы будем рядом… тогда, и потом.

Потом – это утро, потом – это день,
озябшее небо, и тёплая тень,
за вечером полночь… и тайна крыла,
какой бы кромешной она не была.

Взгляд мечты

Если новости – хлам,
если некуда жить,
и мечты не болят,
словно сам отболел —

то со мной пополам
делит яркую нить
твой пронзительный взгляд
через фотоприцел.

Ты смотри так всегда,
ты смотри так на всех,
ты смотри так на всё,
ты смотри – и пронзай,

и любая мечта —
задрожит, заболев,
заскулит, заснуёт…
Доживёт до конца.

Н. а. с.

Я валяюсь. О, нет, не в грязи… На апрельском снегу!

И прикручен в моём рукаве к трём семёркам цигун.

Интересно, надолго ль?

«Я валяюсь» – ведь так говорят, если дико смешно.

Значит, мне с тобой дико смешно. Ты мне делаешь «…но».

Где-то книги над полкой

суетятся, как птицы, готовы лететь и спасать.

Но они – в переплётах и сами, чего им сказать,

на места возвращая?

Если дымное зеркало неба умеренно врёт —

мне твоя полагается ласка, а минимум – лёд.

Посылаю врача я…

Что поделать, никто не пришлёт. Всем спасибо, я сам.

Чудодейственна снежная грязь и приятна глазам.

Неприятна ладоням.

Из подъезда вдруг выпал сто лет незнакомый сосед,

не заметив меня – а меня и по факту здесь нет.

Но зато молодой я.

Если паспорт влиял бы на скорость моей седины —

все счета уже были бы к этому дню сведены.

Я не помню, где паспорт.

Я валяюсь. О, нет, не в грязи… На апрельском снегу!

И ползёт в рукаве по резьбе против часа цигун.

Продолжается сказка.

А

Продайте мне жилплощадь – без единого окна,

и можете забить снаружи дверь, когда войду,

Внутри оставьте бочку полугадкого вина —

мне нужно потреблятьблять хоть какую-то байду…

Из мебели не надо, кроме бочки, ничего,

Оставьте голый холод, заберите свой химпром.

Не надо электричества – без лампы ярче Бо

левы’е ощущения от стука под ребром.

Без лампы мне заглавней озорная буква А,

которая для вас – лишь алфавитный персонал.

Она же горизонт… Она же неба синева!

И я за ней рванул, и в синеву себя загнал.