Амето

Когда бы Этна[60]

к мысу Лилибеяподвинула свой огненный чертог,
освободивши голову Тифея,

когда бы Апеннины с мощных ног,

а с рук сползли Пелор и гнет Пахина —
и снова бы Тифей воспрянуть мог,

то все равно бы сила исполина

была ничтожна против наших сил,
хоть много зла творила беспричинно;

слабее нас и те[61]

, кто громоздилна гору гору в дерзком произволе
и низложить Юпитера грозил

и небесами завладеть – доколе

грома Юпитер не решил метнуть, —
и враг побит был на Флегрейском поле;

слабей и те, кого когда-нибудь

сожгла стрела небес – а значит, к небу,
не мешкая, проложим дерзкий путь,

И если небосвод нам на потребу

не отворят бессмертные – тогда
они рискуют угодить к Эребу,

или другая им грозит беда —

к Плутону в бездну под глухие своды
строптивцев мы отправим навсегда;

а посему пусть неба верховоды

сочтут за честь внезапный наш приезд
и нас причислят в чин своей породы.

И наша доблесть все затмит окрест,

а благородству место не запасно
там, где богатству есть в достатке мест.

Могуча наша младость и прекрасна,

свободно сердце и душа вольна, —
живем, не сокрушаясь ежечасно.

Ни башня, ни зубчатая стена

не сдержат нас; в стремленье непреклонном
нам нипочем ни толщь, ни крутизна.

Вверяясь огнедышащим драконам,

мы совершаем огненный полет
к непостижимым горним небосклонам.

Но если в небо нам закажут вход,

мы тотчас, уподобясь Фаэтону,
спалим надменный лучезарный свод

и всех богов, – докажем небосклону

и тем, кто не пустил нас на порог,
что отомстить умеем за препону —

чем и наказан будет их порок.

XXIII

Удержав стихи в цепкой памяти, я опустила глаза долу, не в силах более вынести блеска, и прямо перед собой увидела Венеру на зеленом лугу, подобную Елене, склонившейся над мертвым Парисом. Правой рукой она сжимала отпущенные поводья ожидавшего поодаль коня, а левой удерживала щит и копье. И казалось, что она плачет – если бы могли плакать глаза бессмертных, – устремив взор на юношу в прекрасных доспехах, простертого на траве и, как показалось мне, бездыханного. Как повелевает обычай, я преклонила колени на зеленой траве и, для начала почтив богиню, вопросила: «О священнейшее божество, матерь любовных услад, я, раба твоя, прошу, внемли моей речи и удостой ее ответа божественных уст; и, если моего слуха дозволено коснуться твоим словам, не скрой от меня причину скорби, замутившей ясный божественный лик, скажи мне, кто этот мертвый юноша, на которого ты взираешь?»

Небесным голосом она отвечала: «Милая дева, тот, кого ты здесь видишь, был поручен мне сиротой, и я растила его, обучая, пока он не достиг возмужалости, о которой ты можешь судить по его густой бороде; я даровала ему коня и доспехи; опоясав, сделала своим рыцарем. И вот теперь, когда долгие труды были близки к достойному завершенью, некое божество, похитив у меня его дух, скитается с ним в поднебесье, причиняя мне горчайшую из обид; и оттого меня снедает тоска, которую я едва в силах вынести божественной грудью. Но из-за того, что богам не дано переменять того, что судили другие боги, я не могу положить предел своему страданью». Внимательно выслушав священную речь и почувствовав жалость, я сказала: «О богиня, дай волю гневу и умерь свое горе, не смягченное сроком, ему не место там, где нужна помощь. Если тебе угодно принять ее от меня, я смертной рукой попробую сделать то, что богам возбраняется их уставом, и, кто знает, может быть, сумею вернуть тебе оруженосца целым и невредимым, всей душой готовым нести твою службу».