Амфитрион

Факты выглядели достоверно и странно. Что-то здесь не складывалось в цельную картину, и, подумав немного, Митя решил навестить своего старого знакомого Сашу Пчеловодова, в свое время работавшего в исследовательском центре Eli Lilly в Сингапуре. Митя даже ездил к нему туда на свое двадцатипятилетие – упражняться в китайском. Сибирский самородок Пчеловодов быстро сделал блестящую карьеру, и теперь по удобному стечению обстоятельств возглавлял отдел в московском филиале Единого Российского Университета Биоинформатики и Генной Инженерии.

Когда Митя вышел с работы и поймал машину, уже смеркалось. Университет находился за пределами девятого кольца, в пригородах Твери, на волжском берегу, и раскинулся на площади около четырехсот гектаров. Территория использовалась чрезвычайно интенсивно – на большей ее части искусственно моделировали различные экосистемы, на другой выращивали животных для экспериментов, один уголок почему-то отвели фольклористам, а в левом крыле здания, умело стилизованного под нарышкинское барокко, располагался отель, где размещали приезжих ученых. Новосибирец Пчеловодов жил на кампусе, и Митя застал его у столика на крошечной застекленной веранде, где тот читал при свете лампы научный журнал и курил длинную трубку.

– Привет, Саша, – сказал Митя, добравшись, и, порывшись в памяти, извлек первую попавшуюся ассоциацию с трубкой и вечером: – Ты чистый Толкиен!

– Здорово! – усмехнулся Пчеловодов. Он поднялся навстречу Мите всеми своими двумя сибирскими метрами и душевно его обнял – так, что у того с мелодичным щелчком встал на место давно беспокоивший позвонок. – Какими ветрами? Только не говори, что просто соскучился – вы, москвичи, без причин в гости не приезжаете, вас зазывать надо… карточки с отогнутыми краями, RSVP!

– Ну да… – Митя замялся. Наблюдение молодого доктора наук было, пожалуй, верно: добрая культура походов в гости без звонка давно отмерла сама собой. – Я вот хотел с тобой поговорить о диабете.

– Я ведь, вообще-то, больше по транскриптоме рака, – развел руками Пчеловодов. – Как раз читал тут статью Леннона об онкогене Lsm1.

– А… я… э, да, знаю, что по транскриптоме, – пробормотал Митя и огляделся. – Скажи, пожалуйста, тебе не холодно на веранде?

– Нет! – воскликнул Пчеловодов. – Я же сибиряк. Нам ни жара, ни холод не страшны.

– Да уж, жары сейчас точно бояться не приходится, – кивнул Митя и сел в плетеное кресло, к счастью, снабженное подушками и клетчатым пледом.

Ему было почему-то страшно, что за ним приедут, и он устроил вокруг себя из пледа теплый шалаш. Это немного помогло. Пчеловодов опустился в беззащитно скрипнувшее кресло, а Митя поймал себя на том, что в присутствии больших спокойных людей, прячущих в плечах косую сажень, чувствует себя существенно более уверенно. «Что-то сказал бы об этом Фрейд? Или хотя бы тот же Садко?» – подумал он.

– Так чего это тебя ноябрьским вечером понесло к черту на рога, да на волжские берега болтать о диабете? – спросил Пчеловодов. Митя думал было проигнорировать его вопрос при помощи многофункционального мычания, но вовремя вспомнил Олечку, с которой все началось, и сослался на нее, а Пчеловодов как настоящий человек не стал торопиться с ответным любопытством и матримониальными гипотезами. Они помолчали.

– Слушай, Саша, – спросил Митя после паузы, – а правда, что инсулин – это исторически первый продукт генетической инженерии?

– Правдее не бывает, – кивнул Пчеловодов. – Кстати, рекомбинантный – то есть полученный в результате инжениринга – человеческий инсулин зарегистрировали всего-то без малого сорок лет назад.

– Чем же до этого-то лечили? – не понял Митя.

– А животным, – пояснил Пчеловодов с энтузиазмом. – Открытие и выделение инсулина из поджелудочной железы животных – целая драма! Чего стоит только эпизод, когда Бест и Бантинг – вот как раз Нобелевские лауреаты – прошли по госпиталю в Торонто, делая умирающим детям инъекции… Когда они дошли до последней палаты, дети в первой уже вышли из комы. Я, когда думаю об этом, Митя, понимаю, почему вообще занялся медициной.

Они помолчали, и Митя даже испугался, что настоящий человек пережидает, чтобы из горла ушел комок; Митин-то комок в этот момент как раз проснулся. Но Пчеловодов продолжил совершенно спокойно:

– А ведь до этого сахарный диабет считался смертным приговором. Особенно первого типа! – довольный гигант хлопнул себя ручищей по колену.

– Что же, разницы между человеческим и животным инсулином нет? – продолжал накачивать своей естественнонаучный мускул Митя.

– Практически нет. Со свиным инсулином у венца творения вообще разница в один аминокислотный остаток… Увсех позвоночных инсулин практически одинаковый; для лечения людей можно использовать даже рыбный, – тут генетик смешно открыл и закрыл рот, – просто у некоторых людей аллергическая реакция на такой гормон. Поэтому чистый человеческий инсулин лучше всего. А его, кстати, как и первый чистый животный инсулин, сто лет назад разработала и начала производить одна и та же компания.