Амфитрион

– Eli Lilly, – задумчиво проговорил Митя, подготовленный своими интернет-изысканиями. – Саша, ты, когда работал у них, про знаменитый китайский инсулиновый кризис ничего интересного не слышал?

– О-о-о! – обрадовался Пчеловодов и, поерзав, поудобнее устроил мощное туловище в кресле. Ему, похоже, начинал нравиться разговор. – Так вот ты к чему клонишь! Знаю, как не знать. Читал, рассказывали кое-что… А еще у меня есть земляк в Lilly, ни много ни мало – секретарь совета директоров… Да и вообще, знаешь, не так уж часто в нашей области происходят подобные вещи, чтоб таким не интересоваться. История это темная, Митя. Есть у меня подозрение – а скорее, даже уверенность, – что Lilly не хотела продавать свое предприятие в Китае, потому что знали они, чем это кончится. А еще говорят, кстати, что «Пинта» была создана специально под этот кризис.

– Но Pinta вроде бы существует с 1995 года, – удивился Митя. Заметив недоумение Пчеловодова, он добавил: – Ячитал в сети. Они, кажется, функционируют до сих пор.

– Да-да, – кивнул Пчеловодов. – Только странностей тут много. Единственная крупная сделка «Пинты» за двадцать лет – приобретение китайского филиала Lilly в Сучжоу. Но заплатив за этот филиал семь ярдов, «Пинта» через два месяца перестала делать именно то, ради чего его покупала, а завод остановили к китайской бабушке.

– Семь миллиардов?! – открыл рот Митя.

– Да, – кивнул Пчеловодов. – Два они внесли наличными (неплохо, а?), а еще пять – двумя равными траншами из акций… знаешь, какой компании?

– Нет, – пробормотал Митя, предполагая, что услышит что-то неприятное.

– Cockayne, – ответил сибиряк.

– Монферрановой Cockayne?!

– Ага. А еще удивительно, что накануне кризиса генсек КНР старый лис Лань Цзяонин в открытую сказал Монферран, что не пустит ее ни на рисовый рынок Поднебесной, ни на рынок свинины. Чувствуешь теперь, кто одной рукой весь мир кормит, а другой держит кое за какое место?

– Откуда ты знаешь все это? – поразился Митя. «И зачем?» – дополнил он в уме, но не стал озвучивать.

– Да ты что, это же политико-медицинский бизнес-детектив! – захохотал Пчеловодов. – Говорю же, что-то сам раскопал, что-то рассказали… Но хитрость «Пинты» заключалась не только в этом. Они провели экспертизу производства в Китае и заявили, будто синтез инсулина в том виде, в котором он проводился в Сучжоу, давал загрязненные лекарства – нарушали технологию контроля качества, не проводили жидкостную хроматографию… Проверить этого никто не мог… и, кроме того…

После слова «хроматография», окруженного увлекательными подробностями фармацевтического производства, Митино сознание на пару минут куда-то отдрейфовало, как будто отошло покурить, сказав ему: «Все это ужасно интересно, но если я сейчас чуть-чуть отдохну, ничего ведь не изменится?» И как ни было Мите обидно понимать, что он, потратив столько времени на раскопки, прямо перед сияющим шлемом Гектора свалился наземь от усталости, он не мог вызвать в себе интереса к индустриальным подробностям.

– …не могли продолжать, – тем временем говорил Пчеловодов. – А ведь Цзяонин сам диабетик, да к тому же с сильно ослабленной иммунной системой. И для диабетиков очень важно получать лекарства именно того типа, к которым привык организм: переход с одного производителя на другого, тем более с человеческого инсулина на животный, чреват осложнениями. Можешь себе представить? Когда Лань ссорился с Дельфиной, он и вообразить не мог, что она ударит ему прямо в поджелудок! Короче, генсек сам чуть не отправился на встречу с бодхисатвой Гуаньинь.

– Скорее, с Ян Ваном, – прокомментировал осведомленный в неожиданных областях Митя. – Но и черт бы с ним, правда. Он бы, думаю, не умер – эти генсеки, когда не надо, крепче рельсов. А вот сотни тысяч людей, впавших в кому? Кто же это в «Пинте» был так уверен, что рассчитает сроки до дней и часов? Знаешь, Саша, я одного только не могу, м-м-м… утрамбовать в уме – как такое возможно? Почему такого не случалось раньше? Это же, правда, без пяти минут угроза геноцида. И такая эффективная!