Амфитрион

Одно из самых неприятных предвкушений, данных людям, – ехать куда-нибудь, не зная, что тебя там ожидает. Ихотя самые скверные мысли владеют человеком, едущим домой, чтобы сидеть у чьего-нибудь смертного одра, еще неприятнее тому, кто думает, будто плывет в мирную гавань, но не знает, что лишь несколько минут отделяют его от столкновения с безжалостным рифом.

В Крапивенском переулке, где Митя распрощался с шокированным возницей, нашего героя поджидал неприятный сюрприз. И дело не в том, что окна Пряничного домика были темны (узкий переулок, высвеченный лишь хладнокровной луной и продуваемый зимним ветром, – не самое уютное место для того, кто только что бежал снайперской пули), а в том, что дом выглядел так, словно последние сто лет в нем никто не жил. И уж совершенно точно это был совсем не тот дом, к которому привык Митя. Казалось, вся зловещая местность только и ждала его прибытия, чтобы начать макабрический спектакль. Движение воздуха вокруг Мити прекратилось. Вокруг воцарилась совершенная, удушающая тишина – и это могло что-то напомнить нашему молодому главреду, если бы кирпично-пряничный дом не принялся нарочито медленно осыпаться, оставляя по себе лишь призрачный силуэт привычных контуров. Вместо него прямо перед ошеломленным Митей на ровной мостовой так же неспешно проявилась титаническая черная башня, отливающая серо-голубой тьмой ночи и переломленная пополам. Башню эту кое-где украшали серые подпалины (как будто кто-то метал в нее взрывающиеся снаряды) и пустые окна, ощерившиеся черным. В довершение драматического эффекта чей-то мелодичный голос отчетливо произнес: «Из-за облаков наблюдают за мною враги, сжимающие стрелы в холодных пальцах». Не успел голос закончить, как произошло вот что. С обеих сторон – и с бульвара, и с Петровки – в переулок с односторонним движением въехали черные машины, всем своим видом как бы говорящие, что будущее, конечно, есть, но не у всех.

В стенах башни, как тогда в Лондоне, проступили фигуры величественных воинов Справедливого народа. Они были вооружены длинными луками, и глаза их, кроме никогда не устающего Раки, были закрыты от усталости времени. Появлению их сопутствовала далекая медленная барабанная дробь в чреве земли.

Раки появился не в башне, а прямо из воздуха, и древняя Москва молчала, встречая его, будто не уверенная в том, что полагается делать в таких случаях. Митя выдохнул, прислонился к стене детского сада напротив башни, достал из кармана сигареты и закурил (да, читатель, теперь руки его не просто тряслись, а ходили ходуном, и огонек сигареты выписывал в полумраке странные фигуры). Он был бы и рад подумать что-нибудь, но использовать сейчас голову для чего бы то ни было, кроме удерживания сигареты, был не способен, а трюк с хлопками по щекам уже бы не прошел. Прибывшие на черных машинах вылезли наружу и обнажили оружие.

Раки достиг Мити первым. Встав напротив, он поднял Митино лицо пальцами за подбородок и, как тогда в Лондоне, принялся изучать. В другой ситуации наш герой возмутился бы таким поведением, но тут что-то подсказало ему, что бить царя эфестов в челюсть было неосмотрительно. Венценосное существо тем временем оглядывало Митю с сочувствием – Раки не стал поднимать тиару, а как будто чего-то ждал. Прошла минута.

– Что же, все ясно, – проговорил он. – Здесь ему действительно больше нечего делать. Но он мог хотя бы вернуть тебе лицо…

Раки усмехнулся, и в этот момент один из тех неприятных людей, что прибыли на черных авто, несколько раз выстрелил в него из окна машины. Раки поморщился.

– Закрой глаза, материал, – посоветовал он Мите и повернулся к атакующим. Митя, которому не понравилось такое название, тем не менее послушался и не увидел, что было дальше. Но автор, конечно, знает и поэтому расскажет.

Эфесты были раздражены тем, что люди атаковали их царя. Они знали, что Раки-наполовину-умерший был способен постоять за себя, но это не отменяло нанесенного оскорбления. Именно поэтому один солдат тысячелетней гвардии снял со спины длинный лук и, спрыгнув с пятого этажа, в полете выстрелил в машину, и тут же, приземлившись и мгновенно обернувшись, – в другую. Стрелы его были сотканы из душ противников, погибших столетиями раньше, птицами, исполненными ледяного гнева. Эти птицы атаковали машины, охватили их крыльями, разрезали перьями с такой силой и страстью, что даже бедный металл вскричал. Люди стали пятиться, а потом побежали – им было уже не до Мити, но Раки не закончил: он поднял тиару и раскрыл иссушающее око. Эфесты отступили и закрыли лица щитами.