Аминта

Скажите, кто бы мог из вас подумать,
Чтоб в человечьем облике, под этой
Пастушеской одеждой, бог скрывался?
И не божок иль дикий бог дубрав,
А самый мощный из богов небесных.
По манию которою ронял
Марс — меч окровавленный, потрясатель
Земли, Нептун — огромный свой трезубец.
И молнии нетленные — Юпитер!
Наверное не так-то уж легко
Во мне теперь узнает мать-Венера
Амура-сына. Принужден порою
И от нее скрываться, потому что
Она, распоряжаясь самовластно
И мной, и стрелами моими, хочет.
Тщеславная, чтоб жил я при дворах,
Чтоб только там, среди корон и скиптров,
Я силу проявлял свою. Лишь братьям
Моим меньшим, прислужникам моим,
На сельских и простых сердцах она
Оружье испытать их дозволяет.
Но, несмотря на резвые поступки,
На детский вид мой — не ребенок я!
Мне, а не ей, дарованы судьбою
Лук золотой и факел всемогущий!
Желаю я располагать собою,
Как захочу, — и вот скрываюсь (правда,
Не от могущества ее: не властна
Мать надо мной, — но лишь от просьб ее
И ныне здесь, среди дубрав, в жилищах
Простых людей я спрятаться намерен.
Она меня разыскивает всюду,
Суля тому, кто ей укажет, где я,
И поцелуи сладкие, и то,
Что слаще поцелуя. Да как будто
Не дам тому я, кто меня не выдаст,
И поцелуев сладких, и того,
Что слаще поцелуя, и не будет
Награда слаще вдвое: что такое
Любовь, ведь знаю я, я бог любим!
Поэтому-то смертные охотно
Меня скрывают и молчат, и мать
Меня еще ни разу не поймала.
Чтоб по приметам не могла меня
Найти она, как видите, не взял я
Ни лука, ни колчана, спрятал крылья.
Но все же я не безоружен: в эту
Лозу я факел свой преобразил,
И светит пламенем она, незримым
Ни для кого из смертных; этот дротик,
Хоть острия лишен он золотого,
Божественным закалом зарождает
Любовь во всех, кого коснется он.
Замыслил я невидимую рану,
Ничем неизлечимую, нанесть
Им сердцу целомудренному нимфы,
Жесточе нет которой средь сопутниц
Охотницы-Дианы. Тяжела
Пусть будет рана Сильвии (то имя
С жестокостью красавицы в согласьи),
Как рана та, что уж давно стрелою
Нанес я груди пастуха Аминты
В те дни, когда на играх и охоте
Проворною стопой спешил он, нежный,
За нежной Сильвией. А чтобы глубже
Проникло острие, я подожду,
Пока смягчит внезапно состраданье
Тот твердый лед, которым сердце ей
Суровость сжала гордости девичьей
И добродетели. Тогда свой дротик
На этом самом месте я метну,
С толпою пастухов смешавшись тайно,
Которые, увенчаны цветами,
Здесь празднуют торжественные дни,
Собравшие сюда их отовсюду.
Как хорошо, что сам я здесь, не братья
Мои меньшие! Новые слова
Услышат о любви дубравы эти.
Я чувства благородные вдохну
В сердца простые, сделаю нежнее
Звук речи безыскусственной. Ведь слава
То высшая моя, мое то чудо
Великое — в одном и том же чувстве
Уравниваю грубых пастухов я
С героями, и сельские свирели
Из бузины тогда поют, как цитры
Искуснейшие. И коль угадать
Мать гордая мой замысел не сможет,
Слепой она уж будет, а не я,
Которого в веках несправедливо
Ославила слепым толпа слепая!