Амёба

И тут словно что-то хрустнуло в Вавочках. Тот, что в костюме, бросился в комнату, где упал ничком на кровать и заплакал, захлёбываясь, ударяя кулаком в подушку и слыша из кухни рыдания двойника.

В сумеречную колодезно-зябкую комнату забредали через форточку перекликающиеся голоса. Родители выуживали со двора зарвавшихся отпрысков. Было слышно, как в проволочной клетке для волейболистов всё мечется, оглашая двор дребезжаще-тяжёлыми ударами, растворённый сумерками футбольный мяч. Видимо, играли уже вслепую.

Вместе со слезами вышли последние силы. Из кухни, хлюпая носом, пришёл двойник и слабо попытался спихнуть Вавочку на пол. Это ему не удалось, но на диван он всё же не пошёл и, потеснив-таки Вавочку, пристроился вторым на кровати. Бог знает, кто из них догадался встать и закрыть форточку, но в комнате стало теплее — и сон пришёл.

ДВА. ДЕНЬ ВТОРОЙ

— А я люблю военных, красивых, здоровенных!.. — грянул во все динамики маленький, не больше спичечного коробка, киоск звукозаписи.

Отсюда, с карниза, несанкционированный базарчик у киоска («Куплю ваучер, часы в жёлтом корпусе») выглядел цветной шевелящейся кляксой. Наяву там такой толпы никогда не бывало, да и быть не могло. Клякса расплывалась, меняла очертания, выпускала короткие отростки, распадалась внезапно на несколько самостоятельных клякс, и они лениво шевелились, словно неуклюже пританцовывая под отчаянную однодневку.

Так толпа торгующих выглядела сверху.

Карниз тем временем незаметно снизился, и показалось вдруг, что спрыгнуть туда, в толпу — пара пустяков!.. Вавочка язвительно усмехнулся. Делов-то! Оттолкнулся легонько, пушинкой этакой слетел — и он уже там…

Но тут что-то изменилось, и Вавочка вскоре понял: музыка останавливалась. Лихой голосок певицы сменился басовитой позевотой; мелодичный грохот замедлялся рывками, распадался на звуки; распадались уже и сами звуки. Вавочку словно окунули в гулкие океанские глубины. Из неимоверной бездны звучно всплывали неспешные огромные пузыри. Потрескивало, поскрипывало…

Толпа внизу тоже остановилась, недоумевая. А потом торгующие, как по команде, раздражённо запрокинули головы. Вавочка обмер. Все обращённые к нему лица были его многократно повторенным лицом.

Он поспешно отступил от края карниза и почувствовал, что отступает по вертикали. Вскоре лопатки его упёрлись в потолок (Откуда потолок? Это ведь улица!), а снизу на него смотрели глаза, крошечные и многочисленные, как лягушачья икра.

Он окаменел. Он просматривался насквозь. Единственная надежда, что на таком расстоянии его не очень-то и разглядишь. Но глаз было слишком много, и они любопытствовали. Им очень хотелось понять, что это за существо такое неправдоподобное вцепилось там раскинутыми лапками в потолок.

— Ох, ну ни фига себе! — произнёс кто-то гулко.

Потолок слегка надавил на спину и начал снижаться, безжалостно выдавая его на потеху толпе. Вблизи не укроешься. Они всё поймут! Всё разглядят! Вавочка корчился, старался освободиться — бесполезно.

— А сами-то! — отчаянно закричал он тогда. — Сами-то кто? Не такие, что ли?

Он рванулся и сел раньше, чем успел открыть глаза. Полыхнул торшер. Комната. И совсем рядом — оскаленное с вытаращенными глазами его собственное лицо. Некоторое время оба сидели неподвижно, вздрагивая от уколов испарины.

— Надо что-то делать, — обессиленно проговорил один.

Второй промолчал.

И возникла некая определённость. Надо что-то делать. Надо, во-первых, выспаться, а завтра… Завтра надо что-то делать. Так дальше нельзя.

Оба почему-то уже знали, что кошмаров сегодня больше не будет.

И кошмаров, действительно, не было. Не было вообще ничего зрительного. Сон состоял из звуков. Нечленораздельные и гулкие, они чуть тревожили, но не более того. Намекали малость, подражая то хмыканью Лёни Антомина, то мелодичному бульканью дверного звонка. Сон мелькнул.

Поворочались, потолкались, приоткрыли глаза и увидели, что это утро. Хорошее осеннее утро, и воздух за окном, видимо, сух, прохладен и пахнет, наверное, листвой.

Сели на кровати, пожевали смякшими за ночь губами.

— Ты знаешь что, — сипло начал Вавочка в мятом костюме. — Ты давай уедь куда-нибудь. Я тебе денег дам.

— Каких денег? — нехорошим голосом осведомился Вавочка в мятой тенниске.

— Деревянных, — снагличал Вавочка.

— Деревя-анных!.. — хрипловато передразнил Вавочка. — Я тебя сейчас, деревянного, ушибу. Они твои?

— А чьи? Твои, что ли?

— Мои!

Они сидели спинами друг к другу, опустив ноги каждый по свою сторону кровати.

— Придумал! — презрительно хмыкнул тот, что в тенниске. — Со своими же деньгами и без паспорта!

— Паспорт я тебе отдам, — хмуро сказал второй.

Вавочка развернулся, упёрся ладонями в скомканную постель, уставился в затылок двойника.

— А ты сам что же? — сказал он. — С проездным жить будешь?

— Скажу, потерял. Новый выдадут.

Тот, что в тенниске, задумался. Один лишался крыши, другой — документов. Это уже отдалённо походило на справедливость. С одной только поправкой.

— Хорошо, — решил владелец тенниски. — Только, слышь, паспорт потеряю я, а ты уедешь.