Амнезия. Дневник потерявшего память

Я оплакивал украденное детство. Упорный труд в тиранической дисциплине. Глупо, но сначала мне нравилось играть на скрипке. Однако Арно этого было мало. К своему несчастью, я оказался способным. Способным, но хрупким, застенчивым и даже трусливым. А разве могло быть иначе? С Беатрисой всегда нужно общаться осторожно. А Арно признавал только совершенство. К тому же я ими восхищался. Нет, я их любил. Я хотел, чтобы они были счастливы, чтобы гордились мной. Я хотел подарить Арно то, чего он никогда бы не достиг сам: славу, признание, известность. Чтобы он смог прожить все это через меня. Если честно, я тоже был в выигрыше: приятно получать особые комплименты от жюри, восхищение публики, преподавателей – все это мне нравилось. Вибрация скрипки тоже, если совсем начистоту. Иногда, помню – да, я помню, – время замирало и ничего больше не существовало: ни Арно, ни людей. Оставались одни только звуки, безупречные ноты, целиком отзывающиеся в моей душе. Такие моменты называют волшебными, но это слово далеко от реальности. Я бы сказал, это похоже на ощущения космонавта, когда он достигает невесомости в космосе. Кажется, будто ты легче перышка, будто ты оказался там, где все парит, где царит только дух. Да, это было прекрасно: играть музыку ради самой музыки, а не ради соревнований и побед.

Давление конкурсов и прослушиваний постепенно все уничтожило. Стресс был невыносимым. Если я опозорюсь, Арно не вынесет. Он видел во мне последний шанс, свою вторую жизнь. Беатриса тоже постоянно тряслась над скрипкой, призывая меня к порядку, когда Арно не было дома, хотя она ничегошеньки не понимала в музыке и, уверен, плевала с высокой колокольни на мой диплом музыкалки. Я понимал, что, если бы Арно увлекся бегом, она заставляла бы меня тренироваться с таким же рвением.

Давление, давление, давление. Я задыхался, а поделиться было не с кем. Люди говорили, что мне повезло с родителями, готовыми всем пожертвовать ради меня. Преподаватели скрипки замирали при одном только виде Арно, который в конце года снимал все мои выступления. А редкие товарищи, которыми я обзавелся за годы в школе, завидовали, что у меня такие участливые родители. Идеальные родители. Разве мог я требовать чего-то еще? Поэтому я продолжал заниматься: быстрее, выше, сильнее. В скором времени в моей жизни осталась одна только скрипка. С подобным расписанием времени на друзей не оставалось: нельзя терять ни минуты.

И тем не менее, не отдавая себе отчета, я был почти счастлив. В колледже я блистал на уроках без всяких усилий. И меня не трогали.

А затем я поступил в лицей и попал в класс к Элиасу.

Я… черт, будильник. Уже полседьмого утра. Голова вот-вот взорвется. И дело тут не в одном похмелье.

Не хочу идти в лицей.

Не могу.

12 часов 49 минут

Только что проснулся. Все-таки прогулял уроки. Солгал. Сказал Беатрисе, что мне нездоровится. Что не совсем ложь. Мохито, которые я с такой легкостью выпил, дали о себе знать этим утром. Мигрень и сухость во рту я списал на проблемы с пищеварением. Вот это была ложь. Однако Беатриса не стала настаивать и ушла на работу, облегчив совесть просьбой звонить ей в любой момент, если мне станет хуже. Думаю, она меня боится, словно пришельца, который ввалился в ее безупречно прибранное существование. Как только дверь за ней захлопнулась, я рухнул на кровать и уснул как убитый.

Мою жизнь можно назвать какой угодно, но уж точно не упорядоченной. Я даже спрашиваю себя, есть ли у меня вообще эта жизнь после всех вернувшихся воспоминаний?

Оценивая ситуацию со стороны, я понял, что был потрясающей целью для травли и что мне повезло не столкнуться с кем-то вроде Элиаса раньше.

Помню, первого сентября я был измучен. Накануне весь день ушел на дорогу с мастер-класса в Германии, Арно был разочарован. Он решил, что преподаватели уделили мало внимания моей технике и слишком увлеклись тонкостями интерпретации. Я плохо спал. Волновался за первый день в лицее, пусть это была и последняя из забот Арно, который все время бредил конкурсом юных талантов.