Амнезия "Спес" (СИ)

Нет, нужно понимать, что в хранах я тоже не искал легкой жизни, тем более, стремясь в звено отца, под ответственностью которого были фермы и плантации северного сектора. Там и набеги диких откастов случались, и прорывы голодной живности происходили, да и температура, выдерживаемая на некоторых плантациях, держалась настолько высокой, что человеку непривычному там было невмоготу.

Но идти в искатели было еще страшней — уж слишком много всяких жутких историй про их вылазки слышали мы на Торговой площади.

Но, не сидеть же и дальше так, в тишине, обреченно на пару поникнув головами. Тут я вспомнил, что есть еще один человек, для которого это известие может даться куда, как тяжелей, чем нам с отцом.

— Мама уже знает? — спросил я.

Мама… она такая. Нежная, теплая, ласковая, но очень хрупкая! Я как вспомню ее мягкие губы, одно касание которых выбивает из меня слезу, тонкие руки, что даже в детстве сжимали меня настолько легко, что мне всегда было этого мало, ее спину, которую даже мелкий я, мог обхватить запросто, вот только боялся, что своими ладонями сделаю ей больно.

Я вообще, не понимал, почему именно этим слабым созданиям доверено такое ответственное дело, как приводить в экипаж новых его членов!

С мамой я виделся всего пять раз в своей жизни, и первый случился, когда мне было лет семь.

Отца я знал к тому моменту уже с год. Хотя к осознанию, что у меня какая-то особая связь с этим великолепным храном, на которого мы с мальчишками всегда заглядывались, открыв рот и затаив дыхание, тогда только пришел. Но вот, что нашу «особую связь» следует держать в секрете ото всех, отец в меня как раз успел вбить уже неслабо.

Ну, а уверившись, что малыш, являвшийся его старшим сыном, действительно ценит имеющиеся отношения, он познакомил меня и с мамой. Я, кстати, всегда, даже про себя, избегал называть ее матерью.

Они, Матери, великая ценность конечно, но и собственность всего экипажа, то есть Корабля в целом, а служат вообще Хранительнице Спес. А моя мама — только моя.

Хотя, со временем я узнал, что у меня есть еще и братья… ну, по мере появления их в рядах членов экипажа понятно. Но, как сказал отец, они тоже наша семья и я, как старший брат, наравне с ним, должен о них заботиться и оберегать. Тем более что он с нами часто видеться не может, а вот в интернате мы, в любом случае, все вместе однажды оказываемся.

А мама… о том первом разе я до сих пор без того, чтоб в груди все не сжималось от слез и нежности к этой женщине, вспомнить не могу.

Помню, что тогда, в семь лет, я только и понял, что именно эта Мать привела когда-то меня в экипаж. Ну, как каждого из нас, кто-то из них приводит…

Но вот когда эта женщина, закутанная в ткань с ног до головы, открыла лицо, и я увидел, что она плачет, вот именно тогда и почувствовал впервые то, сжимающее нутро чувство. А она — эта женщина, кинулась целовать меня — всего, где только могла достать: лицо, уши, голову прямо по волосам. А потом взяла мои ладони в свои и, перебирая пальцы, тоже принялась аккуратно прикасаться к каждому мягкими губами, приговаривая:

— Вырос-то как, Закушка… котик мой сладенький… ручки-то вон какие большие стали, скоро мои догонят… а я ж помню, Джон, — это она уже отцу говорила через плечо, — каким родила его маленьким, да и потом тоже помню… благо нянька Флоксия стара была и нам позволяла их нянчить… пока время следующего рожать не пришло! Сколько ему было?

— Да что считать?! — раздосадовано отвечал ей отец. — Два ему было, когда ты ро… привела в экипаж Сэма. Больше времени вам не дают! — на последней фразе голос отца из раздраженного стал по настоящему злым — таким, каким я не слышал у него, ни до той встречи, ни после.

И я, немного испугавшись, прижух в объятиях женщины — затих, хотя и понимал, что отцовская злость, в общем-то, ко мне отношения не имеет.

Впрочем, пока взрослые обсуждали над моей головой эти свои непонятные проблемы, я пытался рассуждать о том новом, что услышал только что. И осмысливать.

Мне было уже тогда ясно вполне, что эта Мать как-то по-особенному относится ко мне. Да и мое отношение к ней как-то, уж больно явно, накрывало меня. И странно мне так было! И стеснительно, и уютно, и жуть как хотелось, что бы это не заканчивалось никогда!

Так что, при таком раскладе, я совсем не удивлялся, что эта женщина называла меня именем мифической зверушки. Тут уж я понимал, что это обращение подстать всем ее действиям по отношению ко мне — ласковым, добрым и трогательным.

А зверушки те, котики, мишки, единорожки, всегда рисовались большеглазыми, улыбающимися и умилительными. Почему детские книжки населялись выдуманными животными? Да, наверное, потому, что настоящие были, в большинстве своем, или страшными, как щеры, или мерзкими, как порхатки.

Но вот некоторые слова в разговоре взрослых мне были непонятны совсем:

— А что такое «родить»? — спросил я, перебив родителей, которые все что-то обсуждали — отец бухтел зло, а мать его успокаивала.

— Это, мальчик мой, значит, что женщина выносила ребеночка, и уже пришло время появиться ему на свет, — мягко ответила Ма… мама.