Amore mio Юля Котова (СИ)

— Это же надо, а? — бурчит себе под нос. — И смех, и грех… Никогда бы не подумал, что так все будет… Сначала мы, а теперь — вы, — он едва ли не слово в слово повторяет то, что я как-то сказал его внучке. — Любил я ее, — он поворачивается к окну и уточняет, — бабку твою… Тамару. Ох, и красивая она была… зараза! — Я грозно шмыгаю носом, намекая ему, чтобы был поделикатнее в своих выражениях. Это моя бабушка, вообще-то! Ощущаю, как моего плеча что-то касается, повернувшись, вижу ладонь Котовой. — Ну и я, вроде, тоже ничего, шебутной был, правда. За Томой полшколы бегало… — Я поднимаю руку и поглаживаю ее пальцы. — А она, значит, ко мне все. Ну дружили мы, ходили, как раньше говорили. Я ей стихи читал, — услышав это, я несколько раз моргаю от удивления, а дед продолжает, — все разговоры вели, спорили до хрипоты, гуляли до зари… Нет, вы не подумайте, — он резко поворачивается, а я опускаю руку и сижу по команде «Смирно!». — Ничего такого у нас не было, — говорит дед в своё оправдание. — Не как сейчас, что раз и сразу… в дамки… — Он многозначительно смотрит на меня, а я еле сдерживаюсь от нервного смеха. Знал бы ты, дед, что я с твоей внучкой вытворяю, давно бы сделал из меня чучело, а Юле ремня бы дал хорошего. Хотя, нет… я же сам хотел это сделать. Перед глазами стоят упругие бедра и ягодицы Котовой, и я чувствую себя извращенцем, представляя ее в идеальном для себя ракурсе в то время, как ее дед в метре от меня проливает свет на тайну века. — А потом я в армию ушёл. Два года ей писал, она мне… И вот до приказа сто дней осталось, и приходит мне письмо от сестры моей Марьи, помнишь ее? — он смотрит на внучку. — Царство ей небесное! — и тут же крестится. — Ну и пишет она, мол, Тамарка твоя с другим схлестнулась, замуж собирается. Я тут же сгоряча письмо Тамаре написал да отправил. Она мне больше не писала. Сам не помню, как те три месяца дослужил… А, когда вернулся, мать с сестрой Настю привели, знакомиться, значит… Я и понять ничего не успел, как все уже к свадьбе готовились. А Тамара все не выходила у меня из головы. Мы же в одном бараке жили, тут хочешь — не хочешь, а встретишься. Вот мы и встретились, — он тяжело вздыхает. — Она на смену шла в ночную, а я с парнями, значит, перед свадьбой холостую жизнь свою провожал. Ну и выпили малех, расхорохорился я и за ней. Говорю: «Чего это одна, без своего ухажера по ночам ходишь?» А Тамара-то и говорит: «Дурак, ты Митя. Я тебя так ждала, а ты им поверил… Никогда тебе этого не прощу»… Ну я к Марье потом. Спрашиваю, соврала или нет. С моста прыгать грозился… Вот дурень! — усмехается дед. — Так и призналась Марья, что оговорили они Тамару нарочно, чтобы с Настасьей меня свести. Мать моя с ее матерью никогда не ладили, вот и решила она меня отвадить от Томы, пока я служил…

— Ничего себе, дед! — перебивает его Юля. — Как у вас все… Но ты же не виноват!

— Ещё как виноват, — скорбно выпятив нижнюю губу, от трясёт головой. — Обидел я ее недоверием своим, сильно обидел… таких слов ей написал в том письме… Тут и с Настей все закрутилось. Она же ничего не знала. Вот я и решил обратно на службу вернуться… Да тогда бы не одну я, а двух сразу обидел, понимаете?.. Женился я на Насте. А Тома спустя два месяца за деда твоего вышла, — Дмитрий Иванович смотрит на меня так, словно ищет поддержки.

Нашел у кого! Лично я совсем не возражаю, что моя бабушка вышла за моего деда. Но, как мужчина мужчину, его понимаю. Я бы тоже занервничал, если бы мне сказали про Котову что-то в этом роде. А ведь им просто нужно было поговорить. Многое можно уладить разговором, пусть и непростым. И теперь мне это понятно, как никогда.

— Она твои письма армейские до сих пор хранит, — говорит Юля.

— Да ну вот ещё! — отмахивается дед.

— Ром, скажи ему… — она хлопает меня по плечу.

— Это правда, Дмитрий Иванович. И фотографии.

Дед резко вскакивает и снова садится, явно поражённый этой новостью. Его челюсть сжата, а грудная клетка бешено вздымается.

— Дед, а ты… — неуверенно начинает Юля, — ты что типа все еще любишь ее? После стольких лет? — она спрашивает о том, что уже несколько минут не идёт у меня из головы.

— Какая теперь разница? — еле слышно отвечает дед. — Разбитую чашку не склеить, но… поговорить нам надо. Вот ради вас хотя бы… Как же там у Тютчева, — у него выходит «Чучева». Я улыбаюсь, удивленный тому, что дед вдруг снова заговорил о поэзии. Все идёт к тому, что у нас с Дмитрием Ивановичем не меньше общего, чем у Котовой и моей бабушки. — Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся… — прикрыв глаза, произносит он. — Как дальше-то?

— И нам сочувствие дается, как нам дается благодать… — на автомате продолжаю и ловлю одобрительный взгляд моего будущего тестя… или кто он мне там будет?

— Ромка, скажи-ка, она все также любит зефир? — спрашивает дед.

— Откуда вы знаете?.. — и сам понимаю, что спросил ерунду. — Да, любит. Очень.