Ампир «В»

– С точностью до наоборот. Отдельная человеческая нация со своим языком и культурой образуется там, где есть такое дерево. Вокруг него, так сказать. Но с другой стороны, все Деревья Жизни – это одно и то же дерево.

– А кто такая Великая Богиня?

Митра засмеялся.

– Узнаешь вечером, – сказал он. – Обещаю, что впечатление будет сильным.

Я почувствовал тревогу, но решил не поддаваться ей.

– Все же я не понимаю, – сказал я, – зачем тайному обществу людей, которое контролирует все социальные лифты, работать на вампиров? Зачем им вообще работать на кого-то, кроме самих себя?

– Я же сказал. Мы читаем в их душах.

– Да ладно тебе. Одна Варфоломеевская ночь, и никто нигде больше не читает. Если халдеи настолько серьезные люди, что могут контролировать весь этот ядерно-финансовый бардак, зачем им кому-то подчиняться? Люди в наше время очень прагматичны. И чем выше они поднимаются на своих социальных лифтах, тем они прагматичнее. Уважение к традиции сегодня не мотивация.

Митра вздохнул.

– Ты все понимаешь верно, – сказал он. – Но верхушка человечества оберегает Дерево Жизни именно из прагматизма.

– Почему?

– Прагматизм – это ориентация на практическое достижение цели. Если цель отсутствует, ни о каком прагматизме нельзя говорить. А цель перед людьми появляется именно благодаря Дереву Жизни.

– Каким образом?

– Это тебе расскажет Энлиль Маратович.

– А что такое баблос? Можешь хотя бы это сказать?

Митра страдальчески наморщился.

– К Энлилю! – прокричал он и замахал руками, словно отбиваясь от стаи летучих мышей.

На нас покосился водитель – видимо, услышал что-то сквозь перегородку или увидел движение. Я повернулся к окну.

За обочиной мелькали блочные восемнадцатиэтажки спальных районов, последние постройки советской эпохи. Я пришел в мир на самом ее закате. Я был слишком мал, чтобы понимать происходящее, но помнил звуки и краски того времени. Советская власть возвела эти дома, завезла в них людей, а потом вдруг взяла и кончилась. Было в этом какое-то тихое «прости».

Странным, однако, казалось вот что – эпоха кончилась, а люди, которые в ней жили, остались на месте, в бетонных ячейках своих советских домов. Порвались только невидимые нити, соединявшие их в одно целое. А потом, после нескольких лет невесомости, натянулись по-другому. И мир стал совершенно другим – хотя ни один научный прибор не мог бы засечь этих нитей. Было в этом что-то умопомрачительное. Если прямо на моих глазах могли происходить такие вещи, стоило ли удивляться словам Митры?

Я понял, что мы приближаемся к дому Энлиля Маратовича, когда вокруг замелькали сосны. Мы снизили скорость. Под колесами стукнул «лежачий полицейский», потом еще один; мы проехали открытый шлагбаум, которого я не заметил в прошлый раз, и затормозили у ворот в высоком заборе. Забор я помнил, а проходную тоже не рассмотрел.

Это было мощное сооружение из кирпича трех оттенков желтого – цвета складывались в замысловатый, но ненавязчивый орнамент. Так мог бы выглядеть черный ход Вавилона, подумал я. Створки ворот, сделанные из похожего на танковую броню металла, медленно открылись, и мы въехали внутрь.

Дорога вела к спуску в подземный гараж, откуда мы поднялись в прошлый раз. Но сейчас мы свернули в боковую аллею, проехали мимо почетного караула старых сосен и оказались на открытом пространстве, заставленном припаркованными автомобилями (у нескольких были мигалки на крыше). Машина остановилась; шофер вылез наружу и открыл дверь.

Дома в обычном понимании слова я не увидел. Впереди было несколько несимметричных белых плоскостей, поднимающихся прямо из земли. В ближайшей к нам плоскости была входная дверь – к ней вела широкая каменная лестница. Сбоку от лестницы был устроен красивый и необычный водопад.

Это был как бы кусочек реки: вода сбегала вниз по широким уступам и исчезала в бетонной щели. В потоке стояли разноцветные лодки из камня, в каждой из которых сидел каменный кавалер и каменная дама с веером. Кажется, это была старинная китайская скульптура – краска оставалась только на лодках и почти совсем слезла с кавалеров и дам. Я заметил, что кавалеры были двух типов. У первого было серьезное сосредоточенное лицо; в руках он держал весло и занимался греблей. Второй, подняв лицо к небу, широко улыбался, а в руках у него была лютня: видимо, он догадался, что от гребли не будет особого толку в связи с характером переправы. Дамы во всех лодках были одинаковыми – напряженно-важными; различался только фасон каменной прически и форма веера в руке. «Переправа, переправа, – вспомнил я старинные строки, – кому память, кому слава, кому темная вода…» Поэт, конечно, немного лукавил, но ведь иначе в то время не напечатали бы.

Мы с Митрой пошли вверх по лестнице.

– У Энлиля необычный дом, – сказал Митра. – Это, по сути, большая многоуровневая землянка с прозрачными потолками.

– Зачем он такой построил?

Митра усмехнулся.

– Говорит, когда люди за стеной, неспокойно. А когда там землица, лучше спишь… Традиционалист.