Амулет

— Господин генерал, видит Бог! — воскликнул он и поднял руку для клятвы.

Но Вертмюллер прибавил еще:

— В противном случае, если молчание будет нарушено, я по возвращении из предстоящего похода намерен отменить и уничтожить это свое завещание. Если я буду лишен этой возможности по причине наступившей смерти, то клянусь объявиться среди ютиконцев в виде духа и в наказание за клятвопреступление прохаживаться взад-вперед по их улице между двенадцатью и часом ночи. Ну что, Крахгальдер, беретесь ли вы выполнить эти условия?

— Мы были бы дураками, если бы открыли рты.

— А ваши жены?

— Об этом уже мы позаботимся сами, — спокойно сказал старый крестьянин и сделал выразительный жест рукой.

— Ну, Крахгальдер, представьте себе, что я вернулся из своего похода, — сказал дружелюбно генерал, — и вот мы сидим с вами на моей веранде, я кладу вам руку на плечо, как сейчас, мы пьем вино и болтаем о разном. И тут я как бы мимоходом замечаю: «А выстрел-то здорово тогда прогремел!»

— Какой выстрел? Что вы мелете, господин генерал! — воскликнул церковный старшина, полный негодования; как ни забавно, оно было вовсе не притворным, а, напротив, совершенно искренним.

Вертмюллер довольно усмехнулся.

— Теперь по домам, господа, — обратился старшина к своим спутникам, — и во избежание несчастья через четверть часа всей деревне должно сделаться известным, что тот выстрел… я хочу сказать, что мы сегодня услышали прекрасную проповедь. — Он пожал пастору руку. — А вам, генерал, я подаю эту руку, чтобы скрепить наш уговор.

— Подождите, — обратился к ним генерал, — я хочу, чтобы вы стали свидетелями того, как счастливый отец соединит руки двух молодых людей. Викарий должен быть где-то здесь, поблизости. Если глаза меня не обманули, я видел издали, как он перескакивал через забор, и таким прыжком, какого я от него никак не ожидал.

— Рахель, сюда, скорее! — крикнул пастор через открытые двери во внутренние комнаты.

— Сейчас, отец, — послышался ответ, но не из комнаты, а снаружи, из беседки.

Генерал быстро выглянул в окно и увидел сквозь листву обоих молодых людей. Наконец Рахель с легкой досадой на лице вышла из-под густой листвы, ведя за собой Пфаненштиля. Они вместе вступили на небольшую круглую площадку, обсаженную плодовыми деревьями, под самыми окнами пасторского кабинета, откуда выглядывали генерал и любопытствующие церковные старшины.

Девушка держала в своей ловкой руке иголку и на глазах у всех прикрепляла болтавшуюся на платье Пфаненштиля пуговицу. Она, нисколько не смущаясь, доделала свою работу. Лишь после того, как нитка была закреплена, она подняла свои карие глаза, в которых веселость боролась с серьезностью, и, пристально глядя на своего забавного гения-покровителя, бросила ему слова:

— Крестный, за короткое время вы чуть не довели до полного расстройства и не погубили господина викария; поневоле мне приходится приводить его в порядок, чтобы он мог предстать в нормальном виде перед Богом и людьми. Но скажите, что вы сделали с его верхней пуговицей, которую мне пришлось заменить отцовской? Возвратите ее по принадлежности или… — И она подняла иголку с такой решимостью и угрозой, что все мужчины разразились громким смехом.

Через несколько минут Пфаненштиль и Рахель предстали перед священником, и он обручил и благословил их. Когда же церковные старшины разошлись по домам, почтенный пастор не преминул прочесть своему зятю нотацию:

— Что это такое, господин викарий? Крадетесь мимо церкви, потом эти оборванные пуговицы… Где уважение к своему сану?

Затем он повернулся к генералу:

— Так, вот одна парочка. Ну, братец, а теперь другая: давайте-ка сюда!

Он залез к генералу в карман, вытащил оттуда пистолет с тугим спуском, вынул затем из собственного кармана другой с легкой пружиной и стал их сравнивать.

Ютиконский выстрел был обречен на забвение и превратился в предание, блуждающее подобно бесприютному призраку и по сей день по чудным берегам озера. Впрочем, даже если бы ютиконцы и проболтались, генерал не смог бы лишить своего завещания силы, ибо ему уже не было суждено вернуться. Гибель его была жуткой и внезапной. Однажды в сумерках он въехал со своей свитой в маленький немецкий городок. Остановившись в единственной плохой гостинице, позвал к себе старшину и отдал приказ о реквизициях. Два часа спустя его уложил в постель внезапный припадок болезни, а ровно в полночь душа генерала рассталась со своим телом.

БЕСЦЕННЫЙ МАНУСКРИПТ

На закате жаркого солнечного дня группа начитанных флорентийцев собралась насладиться вечерней прохладой в обществе Козимо Медичи, так называемого «отца отечества». Над их головами темнело чистое вечернее небо. Среди сидевших выделялся седовласый старик, к которому было приковано внимание собравшихся. Странное, двойственное впечатление оставляло его одухотворенное лицо: тень пережитой печали легла на ясный лоб и уголки рта, привыкшие к улыбке.