Амулет

Маршал похоронил подругу своей молодости и через год снова обвенчался с младшей дочерью маршала Грамона, которую мы все знаем как женщину живую, весьма неглупую, обладающую оливковой кожей и поразительной худобой. После своей женитьбы он по собственному побуждению стал советоваться со мной, в какую школу отправить Жюльена, ибо оставаться теперь в доме отца ему было нельзя. Я переговорил со священником, который был у них домашним учителем и занимался воспитанием и обучением мальчика. Он показал мне его тетрадки, которые свидетельствовали о трогательном прилежании и настойчивом терпении, но в то же время о чрезвычайно посредственных способностях, полном отсутствии сообразительности и остроумия. Всякая игра ума и воображения была ему чужда. Он располагал только самыми элементарными понятиями, самыми скудными словами. Лишь изредка какое-нибудь выражение могло понравиться своей чистотой или заставляло улыбнуться своей наивностью. Как это ни странно и ни печально, домашний священник говорил о своем ученике, сам того не ведая, словами Мольера: «Это мальчик без всякой фальши, он всему верит, он лишен огня и воображения, кроток, миролюбив, молчалив и… — прибавлял от себя, — обладает прекрасным сердцем».

Большого выбора у нас не было, маршал и я не нашли для мальчика лучшей школы, чем иезуитский колледж. А если так, то, конечно, не было причин отказываться от школы парижской, ибо зачем же разлучать Жюльена со сверстниками его круга? Следует отдать должное отцам иезуитам: они не педанты, умеют приятно преподавать и ласково обращаются с учениками. При этом я, конечно, исходил из предположения, что маршал никогда не наносил обиды благочестивым отцам. Для подобных опасений не было основания, ибо маршал не интересовался церковными спорами и как человек военный относился даже с некоторой симпатией к дисциплине, которая строго соблюдается в этом ордене.

Но как мог обиженный природой мальчик идти в ногу со своим классом? Здесь маршал и я рассчитывали на содействие совершенно разных вещей. Маршал возлагал свои надежды на чувство долга и самолюбие у ребенка. Он сам, хотя и обладал средними дарованиями, достиг значительных успехов в своей области. Но это далось ему не благодаря гениальным задаткам, а вследствие его моральных качеств. И вот, не зная или не желая знать, что у Жюльена не было даже той средней одаренности, которую сам он сумел использовать при помощи прилежания, он полагал, что для человека с волей нет ничего невозможного и что можно подчинить себе даже природу. Недаром его кавалеристы утверждали, что он считает нарушением субординации, если на параде у кого-нибудь на лбу появляются капли пота, — на том основании, что сам он никогда не потеет.

Я со своей стороны рассчитывал на общее человеколюбие иезуитов, на их привычку считаться с качествами и положением человека. Я побеседовал с некоторыми из них и обратил их внимание на особенности мальчика. Также я указал на положение, которое занимает его отец, но тут же убедился, что этому они не придают никакого значения. Маршал интересуется только военными делами, при этом он добродетелен, не любит интриг, и честь следует за ним по пятам, словно тень. А потому отцам в отношении него не на что было надеяться и нечего было опасаться. При таких условиях я считал нужным снабдить Жюльена более веской рекомендацией и дал благочестивым отцам одно указание…

Здесь рассказчик остановился.

— Ты о чем-то умалчиваешь, Фагон? — спросил король.

— Я к этому еще вернусь, — пробормотал Фагон смущенно. — И тогда тебе, государь, придется простить мне одну вольность. Ну, словом, мое средство подействовало. Отцы старались облегчить ребенку усвоение науки. Он чувствовал себя окруженным теплотой, его оцепенение проходило, скудные дарования развивались, мужество его росло, и ему жилось хорошо. Но все внезапно изменилось.

Приблизительно через полгода после вступления Жюльена в иезуитский колледж произошла неприятная история в Орлеане, где отцы имели недвижимость и школу. Четверо братьев из мелко-поместной семьи владели там имением, которое граничило с недвижимостью иезуитов и в котором они вели общее хозяйство. Все четверо служили в вашей армии, государь, и, как обычно бывает, растратили на свое военное снаряжение, а еще больше в компании богатых товарищей все небольшие наличные средства и заложили свои земли. Случилось так, что иезуиты, скупив все закладные, оказались единственными кредиторами четырех дворян и предложили им еще сверх того кругленькую сумму в долг сроком сначала на три года, после чего, в случае непродления договора, деньги надлежало уплатить через год. При этом отцы-иезуиты дали дворянам устное обязательство оставить всю сумму на имении в виде закладной. Они ссылались на то, что только по формальным правилам своего ордена не могут выдавать деньги сроком дольше, чем на три года.