Амулет

— Государь, — возразил врач, — вы правы, но в этом мире лжи можно поддаться настроению и со злости нечаянно сорвать покров с кровавого события… Но, государь, я слишком рано воспользовался первой своей вольностью, и, право, мне хочется сейчас же воспользоваться и второй.

По изменившимся чертам врача маркиза поняла, что гнев его прошел и что после такой вспышки в этот вечер уже не стоит опасаться повторения.

— Государь, — почти легкомысленно сказал Фагон, — знали ли вы когда-нибудь вашего подданного, художника Мутона, рисующего зверей? Вы отрицательно качаете головой, так разрешите же мне представить вам этого художника, который не годился в придворные, но которого нельзя выкинуть из моей истории. Правда, я его представлю не собственной персоной, с дырявой шляпой, обломанной трубкой в зубах — я и сейчас чувствую запах его скверного табака, — в одной жилетке и в чулках, опустившихся за отсутствием подвязок. Это и невозможно, ибо он уже в могиле. Государь, вы не любите голландских мастеров, не любите их полотен, не любите и их самих с их необузданностью. Так знайте же, ваше величество, у вас был художник из Пикардии, который по правдивости своей кисти и непринужденности своих манер был больше голландцем, чем сами голландцы.

Этот Мутон, государь, жил среди нас, рисовал своих пасущихся коров и овец, окутанных облаком пыли, не имея никакого представления обо всем великом и возвышенном, что создано твоим веком. Он не знал твоих поэтов, не знал даже по имени твоих епископов и проповедников, оставался в стороне от всего. О твоих государственных деятелях — Кольбере, Лионне и других — Мутон не имел представления. Из твоих полководцев — Конде с птичьим лицом, Тюренна, Люксанбура и внука прекрасной Габриэли — Мутон знал только последнего, потому что в замке Анэ размалевал по его заказу залу картинами, изображающими охоту на оленей. Вандом любил Мутона, а тот, когда хотел похвалить своего благодетеля герцога, называл его — извините — скотиной. Знал ли Мутон того, кто является солнцем нашего времени, знал ли он о твоем существовании? Трудно поверить, но, быть может, он не знал даже твоего имени, хотя изредка ему попадались в руки монеты с твоим изображением. Но Мутон не умел читать, так же как не умел его любимец, другой Мутон.

Этот второй Мутон, умный пудель с чрезвычайно сообразительными глазами, над которыми пучками свисали со лба черные косматые волосы, был, несомненно, в пределах своей натуры самым одаренным из троих моих гостей. Дело в том, что Жюльен Буфлер, о котором я рассказываю, Мутон-человек и пудель Мутон часто и с удовольствием просиживали у меня часами напролет.

Вы знаете, государь, что отцы-иезуиты не скупятся на каникулы, потому что учеников их, которые принадлежат к знатным и даже высокопоставленным кругам, часто приглашают на охоту, представления и другие забавы. Правда, не всех. Поэтому я иногда приглашал Жюльена, которого отец его, маршал, редко звал домой. Я зазывал мальчика в ваш ботанический сад, где меня часто навещал Мутон, который любил находиться среди зверей и растений. Он рисовал какую-нибудь ученую сову или забавную обезьяну, лошадей или коров. Я дал Мутону ключ от мансарды и от ближайшей калитки в заборе, чтобы предоставить бродяге угол, где он мог бы пристроить свой мольберт и папки. Он, бывало, появлялся у меня и исчезал, когда ему вздумается. Однажды в один из прохладных дождливых летних дней я сидел в своей библиотеке, смотрел поверх очков и раскрытой книги в высокое окно на расположенную напротив мансарды пристройку, где находилось жилище Мутона. Там я увидел белокурую голову мальчика, в радостном напряжении наклонившуюся над мольбертом, а за ней — голову Мутона. Рука художника направляла тонкую руку юноши. Вне всякого сомнения, то был урок живописи. Пудель Мутон сидел рядом на высоком стуле и смотрел на эту забаву умными глазами, как бы одобряя происходящее. Я положил закладку в книгу и отправился в мансарду.