Амур-батюшка. Книга 1

— Ну, теперь беги! — крикнул он Родиону и со всех ног побежал к берегу.

Шишкин спешил за ним. Мужики спустились под обрыв. Сзади выстрелили несколько раз. Иван вскрикнул.

— Ты что? — спросил Родион.

— Только чуть живой, — пробормотал Иван.

— Врешь…

— Ей-богу!.. Пуля… попала… Вот дошутились…

Приятели вернулись домой. Родион осмотрел его. Иван был ранен в мякоть у лопатки, пуля чуть царапнула его.

— Что случилось? — заходя в зимник, спросила Петровна.

— Старого белья дай, — ответил ей Родион. — Гольды его подстрелили. Всадили пулю.

— Это на счастье! — молвил Иван. — Ты свидетель… Вот теперь я, чуть что, славно отбрешусь… Мол, Дыген первый начал драку, и меня подстрелили, стреляли в спину… Молчи. Мы с тобой еще наживемся на этой пуле. Спасибо гольдам! А маленько бы повыше — до свидания бы! Как раз следом бы за Дыгеном!

— Значит, еще рано, еще долго пропьянствуешь.

— Нет, я много пьянствовать не собираюсь…

— И что ж ты, без конца будешь жить?

— Не знаю, кто следующий меня стрелит!

— Кто-нибудь найдется…

Мужики пошли в избу.

Явились Спиридон и Сильвестр. Шишкин налил им по стакану водки.

— Я не пью, — ответил с достоинством Спиридон.

— Пей, я тебе велю! — Иван содрал со Спиридона куртку и усадил его за стол.

— Садись, сосед, — сказал Родион. — Хлещи!

— У меня пост…

— Гляди, какие у него разговоры! Ты что, поп или писарь? Откуда в тебе такая грамотность, чтобы так рассуждать? Ну, забудь все. Давай по-братски чокнемся. Ну-ка, Петровна, вставай, — разошелся Шишкин, — созывай девчонок!

— Пост, окаянный ты! — всплеснула руками Петровна.

— Чего же, что пост? А мы будем как господа. В праздник гулять всякий дурак сумеет, а вот ты попробуй в пост, — молвил Родион. — Дожидать праздников мочи нет. Пускай попы-твари знают… На самом деле? Что за издевки? Почему нам часовню, церкву ли не построят? Пусть знают, что мы через это вовсе сопьемся…

— Кто неграмотный, так и не знает, пост ли, кто ли… — заговорил Сильвестр, которому хотелось выпить. — Верно, вот я, к примеру, я и вовсе не знаю, что сегодня вторник, а что в воскресенье пасха, откуда мне знать? Чего с меня возьмешь, темный — и все тут. Хоть от кого отоврусь.

— Гольдам на Мылке церковь хотят построить, а русским нет, — говорил Спиридон. — Это что такое? А мы как? Инородцам церкви, а мы в темноте…

— Это уж как водится. У гольдов меха, с них попы наживаются, — сказал Спирька.

— Давай нарочно в пост напьемся и гулянку устроим, — сказал Сильвестр, — а попу скажем, что ошиблись, не знали, когда пасха.

— Кхл… кхл… просчитались!

— Верно. Им, может, совестно будет!

— За этим должон поп смотреть, а его нету. Пусть нас господь накажет, зато видно будет, как мы страдаем.

— А то маленько еще поживем и одичаем.

— На Ваньке Бердышове и так уж шерсть растет.

— Уж дивно вылезло.

— Тигра и тигра: пасть позволяет!

— Вот только что пасть поменьше.

— Митька, лови курицу, кабанина надоела. Или девчонок позови, они хорошо поют, — обратился отец к Тане. — Митька! Наша гармонь у Овчинниковых. Живо! — шумел Родион. — Скажи: ко мне исправник едет.

Но Петровна не позволила созывать девушек, уняла мужиков, не разрешила им устроить гулянку.

— Вот поп те узнает, проклянет, — ворчала она.

— Пущай проклянет: Ванька уж и так давно проклятый.

— Поп ученый человек, он все поймет… — пытался возражать Спиридон.

— Гуляй, Мишка, ее не слушай, баб черти придумали. Дергай, запевай забайкальскую! Митька, дуй за Овчинниковыми, пущай принесут спирту, у них в амбаре есть. Э-эх!.. Эх, ты!..

С этого дня Родион и Иван загуляли. Бердышов остался в Тамбовке на праздники.

В первый день пасхи на широкой, недавно протаявшей лужайке, на берегу, между Горюном и избами, мужики, парни и девушки играли в «беговушку».

Иван, причесанный, в одной рубахе, без картуза, поплевывал на обе ладони, перекладывая с руки на руку длинную жердь, и подмигивал белобрысому Терешке Овчинникову, державшему в руках тугой и тяжелый, как камень, маленький кожаный мяч.

Бердышов был трезв, но прикидывался подвыпившим и потешал всех.

Терешка подкинул мяч. Жердь со страшным свистом пронеслась у самого его носа, не задев мяча. Иван, видно, и не собирался бить по мячу, а хотел напугать Терешку. Тот обмер и побледнел. Иван пустился бежать. По нему били мячом, он увернулся, кто-то из бегущих навстречу с силой пустил в него перехваченный мяч. Иван прыгнул, как кошка, схватил черный ком в воздухе и с размаху на бегу врезал им по брюху бежавшего навстречу Родиона так, что слышно было, словно ударили по пустой бочке.

Все захохотали.

Родион пустился за Иваном с кулаками. Все бегали, мяч летал в воздухе.

В другой раз Иван так ударил, что мяч ушел чуть ли не, за Тамбовку; и пока за ним бегали; Иван успел вернуться на место.

Терешка, когда ему приходилось подавать мяч, теперь отступал подальше, даже если бил и не Иван.

К обеду, раскрасневшиеся, веселой шумной толпой гости вошли в дом Родиона.

— Что в этой книге, дядя Ваня? — спросила Дуня у Бердышова.

— Стихи!

— Видишь ты! О чем же?