Амур-батюшка. Книга 1

— А где Пахом? — спросил Барабанов.

— В стайке, — ответила бледная Аксинья, перебиравшая какие-то грязные тряпки.

— Не хотели должать, да, видно, придется, — сказал Тереха. — Надо куда-то ехать.

Вошел Пахом. Барабанов заговорил с ним:

— Ты, сказывают, в Бельго собрался. Не езди, я тебе и муки и крупы привез, луку. Лавочник прислал. Узнал, что ты хвораешь, и прислал. Без денег, даром…

И Федор стал передавать Бормотовым подробности своего разговора с Гао.

Пахом заробел.

— Нет, не надо нам, — вдруг сказал он, выслушав рассказ Федора, — бог с ним… Уж как-нибудь пробьемся.

— Чудак! Ведь он даром, как помощь голодающим.

— Нет, не надо.

— Не бери, Пахом, — подхватил Тереха. — Не бери! Как-нибудь цингу перетерпим. И не езди… дорога плохая.

— Их обманывали, обманывали… — как бы извиняясь за мужиков, заговорила Аксинья.

Федор рассердился:

— Да ведь ты только что в лавку собирался. Как же так? Сам не лечишься, поднять себя не можешь и другим лечить не даешься? Что ты за человек? Возьми в толк! Мне-то как быть теперь? Куда эту муку? Я для тебя старался, вез, к пасхе тебе желал угождение сделать.

— Убей — не возьму! — стоял на своем Пахом. — Прощения просим.

— Быть не может, чтобы даром! — суверенностью молвил Тереха.

— Вот тебе крест! Не веришь — съезди в Бельго… Не Хочешь даром брать — пусть цену назначит. Мне какое дело? Человек просил передать.

— Не поедем в Бельго: делать там нечего.

— Да ты не бойся.

— Вот луковку возьму. За луковку ничего не станет, — ухмыльнулся Пахом и с видимым удовольствием взял пару луковиц. — А муки не надо.

— Гао обижается, что помощи не принимаем.

— Нам такой помощи не надо. Мы без нее проживем, — твердо ответил Пахом. — Все равно теперь уж скоро весна. Не знаю, сплав вовремя придет, нет ли… Парень-то кормит нас, мясо таскает, — кивнул отец на Илюшку.

— Вот тварь, какой нравный у нас Пахом! — выходя, бормотал Федор. — Никак на его не угодишь, что ни делай, а он как раз поперек угадает.

* * *

С тех пор как отец и дядя заболели и перестали вырубать лес, Илюшка целыми днями пропадал в тайге. Казалось, он даже был доволен тем, что мужики заболели.

Ни у кого ничего не расспрашивая, он совершенствовался в охоте. В верховьях Додьги он убил кабана, сделал нарты и привез на себе мясо. Он ловил петлями рябчиков и тетеревов, а когда жил дома, добывал махалкой рыбу.

Сильный и выносливый, он ел сырое мясо, сырую рыбу, глодал какую-то кору в тайге и цинге не поддавался.

Илюшка давно поглядывал на Дельдику. Впервые увидев ее, он, словно изумившись, долго смотрел ей вслед. Встретив ее другой раз при ребятах, он поймал девочку и натер ей уши снегом. Маленькая гольдка закричала, рассердилась и полезла царапаться. Илюшке стало стыдно драться с девчонкой — он убежал.

— Она тебе морду маленько покорябала, — насмехались ребята.

Русские девчонки прибежали к Анге жаловаться:

— Тетя, вашу Дуньку мальчишки обижают.

— Тебя обижали? — спросила Анга.

Дельдика молчала. Ее острые черные глаза смотрели твердо и открыто.

Однажды Илюшка наловил рябчиков. Аксинья велела несколько штук отнести Анге. Бердышовой дома не было: она строила балаган в тайге. Илюшка отдал рябчиков Дельдике и засмотрелся на нее. Гольдка вдруг засуетилась, достала крупных кустовых орехов и угостила ими Илюшку.

На другой день Санка, не желая уступить товарищу в озорстве, поймал Дельдику на улице и опустил ей ледяшку за ворот. Подбежал Илюшка и сильно ударил Санку по уху. С тех пор все смеялись над Илюшкой и дразнили его гольдячкой.

— Илья Бормотов за Дунькой ухлестывает!

— У-у-у, косоглазая! — без зла и даже как бы с лаской в голосе говорил Илья о Дельдике.

Он опять наловил рябчиков и отнес их Бердышовой. На этот раз Анга была дома. Парень отдал дичь и присел на лавку, ожидая, не заговорят ли с ним. Однако ни Анга, ни Дельдика не выказывали ему никакого внимания. Бердышова всхлипывала, тяжело дышала и куда-то собиралась. У нее были испуганные глаза. Дельдика помогала ей одеваться.

Илюшка, видя, что тут не до него, загрустил и побрел домой.

Глава тридцать четвертая

— Не жалей невода! Еще невод сделаем, — говорила, обращаясь к Улугу, его жена Гохча. — У меня такой чирей на шее! Сильно болит, стыдно в люди показываться. С шишкой, что ли, на праздник ехать, чтобы люди смеялись? К русской лекарке меня свези, пусть полечит. Все соседки к ней ездят, все знают старуху. Одни мы не знаем, совсем стыдно.

— Может быть, бельговцы не захотят мириться, — нерешительно возражал муж. — Только даром будешь лечиться. И так пройдет.

— Ой-ой, как болит! Все равно поедем… Такой большой чирей! — жаловалась Гохча. — Ай-ай, как сильно хвораю! А про невод не поминай! Хоть бы был хороший! А то совсем старый. Совсем его не жалко!.. Ай-ай, как сильно хвораю!.. Ничего ты не знаешь, по-русски говорить не умеешь. Все от русских чего-нибудь узнают. Что ты за человек? И хорошо, что невод у тебя отобрали! А то новый бы никогда не завел.

«Крепкий и очень хороший был невод», — думает Улугу.

— Гохча к русским собирается, — смеялись соседи. — Хочет, чтобы Улугу по-русски выучился.