Амурский сокол. Путь Воина

Ликин, маленькая изящная китаянка в русском сарафане, вжала голову в плечи после очередного взрыва снаряда во дворе. Дом содрогнулся от взрывной волны, а на улице послышались истошные женские крики: «А-ааа… Убили! Господи! Убили!» Ликин подскочила к окну, перекрестилась – она была христианской веры – попыталась, встав на цыпочки, дотянуться взглядом до вида во дворе. Но маленькое мутное окошко полуподвального помещения, где проживала Дуся, не позволила ей увидеть происходящее. Вернувшись к постели родильницы, Ликин взяла руку Евдокии в свои маленькие и узкие ладошки.

– Сто ты говорись, Дзуся?! Наса Бозенька не позволица дзицё осцацся без мамы. Надзо молицься, Дзуся!

Она достала из корзины плачущего малыша и положила рядом с матерью.

– Дзай грудзь, Дзуся! Пускай мальсика попробуец мацеринское молоко… О, Бозе!

Ликин снова перекрестилась, заметив, что Дуся уже не дышит. Обратно забрала малыша и, уложив в корзину, метнулась к столу, схватила кружку, вернулась к постели. Аккуратно освободив одежду усопшей, нацедила из ее грудей молоко. «На первое время хватит», – подумала Ликин. Затем скрутила чистую тряпочку в виде соски и, смочив в грудном молоке, сунула притихшему ребенку в рот. Тот довольно зачмокал.

Ликин повернулась к красному углу, истово перекрестилась три раза, затем сняла один образок и поцеловала. Осторожно подошла к Дусе, сложила ее руки на животе, приладила к ним образ Богоматери. Немного подумала о своем, помолилась и, кинув взгляд на корзину с ребёнком, вышла во двор.

Там копошились дворовые рядом с убитым кучером. Вместо того, чтобы, как все, спрятаться от обстрелов, Петр решил остаться у своих лошадей. Вот и получил в висок осколком снаряда. Ликин приметила среди людей и конюха Никодима.

– Никодзи-иим! – тонко крикнула она. Тот обернулся. – Подзь сюдза!

Ликин довольно сносно говорила по-русски, одевалась в русские одежды и, вообще, любила все русское. Только неистребимый акцент, да раскосые глаза выдавали в ней китаянку.

Никодим нехотя оторвался от всеобщего возбуждающего обсуждения происшествия во дворе. Это был дородный мужчина неимоверной силы, высокого роста, с большими и толстыми, из-за бугрящихся мышц, руками и ногами. Двигался он медленно, также медленно говорил, зато работал без устали.

– Чего тебе, Ликин? – спросил Никодим басом, направляясь в сторону китаянки. Он относился к ней с особенной теплотой. Немалую роль в этом играло то обстоятельство, что она приняла православную веру.

– Никодзи-им! – сказала Ликин громким шепотом, вращая при этом глазами. – Дзуся умерла!

Никодим остановился, снял шапку, перекрестился и, задумчиво почесав затылок, спросил:

– Как это?! Я же с утра её видел во дворе. Здоровая была. Ну, разве што, пузатая…

– Воц! Пузацая была. Цеперь нец. Родзила мальчика. А сама умерла. Надзо похорониць её по-хрисцианки, Никодзим! Бацюшку позваць.

– Ну да, ну да… – Никодим опять почесал затылок. – Вместе с Пётром и отпоют…

В это время из открытой двери послышался плач ребёнка. Ликин вплеснула руками, ойкнула, как это делают русские женщины, и убежала вниз. Никодим посмотрел ей вслед, надел шапку, затем снял, перекрестился и, снова надев, медленно направился в сторону хозяйского дома. Доложить. Несмотря на должность обычного конюха, он ведал всеми хозяйскими делами в пределах двора губернаторского дома.

– Что тебе надобно, Никодим? – спросил генерал-лейтенант Грибский, увидев стоящего в дверях конюха со снятой шапкой в руках. Губернатор Благовещенска принимал в это время начальника полиции города. Тот докладывал, что участились случаи погрома в китайских кварталах в связи с провокациями с того берега. Есть случаи грабежа и убийств.

– Константин Николаевич, у нас во дворе двое богу приставились. Надось распорядиться насчот похорон.

– Ой, не до тебя сейчас, Никодим. Разберись сам. Видишь, что творится. А кто помер-то?

– Дык, Пётра снарядом убило, а Евдокия при родах померла.

– Да, жаль Петю, хороший был кучер. А которая Евдокия? Это та, что с сыном моим путалась? Ребёнок-то жив?!

– Жив…

– Ну, ступай, ступай! Сам разберёшься, что делать…

Губернатор повернулся к давешнему собеседнику и продолжил:

– Так вот, господин полковник, силами полиции и заинтересованными людьми из числа добровольцев организуйте выселение из города всех китайцев. Это директива господина военного министра Куропаткина.

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! – сказал полицейский чин, щёлкнув каблуками.

– И вот ещё что… – губернатор приобнял за плечо полицейского полковника и подвёл к окну, и стал тихо говорить тому почти в ухо, касаясь пышными, почти белыми бакенбардами.

Никодим, тем временем, снова вышел во двор. В нескольких словах объяснил собравшимся распоряжение губернатора, а сам направился к Ликин. Китаянка сидела в комнате, баюкая малыша. Тот мирно спал, пуская пузыри – чувствуется, что хорошо покормили. «Вот кому нет никаких забот – знай, кушай да спи себе», – подумал Никодим. Он подошёл поближе, отодвинул большим и толстым, с пол-лица малыша, пальцем край тряпки и взглянул на личико.