Ана Ананас и её криминальное прошлое

Никогда ему этого не прощу. Я ведь и про пустой ланчбокс в последний день учёбы ещё не забыла!

Высиживая яйца на подоконнике, я отметала одну версию за другой.

А что, если Бюдде, Барсука, Ходжу и Олли просто забрали на каникулы? Взрослые каникулы, когда родители могли нас действительно куда-нибудь забрать, случались ближе к августу и длились неделю. К тому моменту веселье сдувалось как воздушный шарик.

А пока мы веселились в начале каникул, взрослые на Репербане работали не покладая рук.

Спустя ещё полчасика, мне надоело выдвигать версии и страшно захотелось собаку. Потом маму. В конце концов, мне захотелось, чтобы отец никуда не уходил, а был ко мне пристёгнут на поводке вроде карманного тойтерьера (видела такого у девочки из школы на втором этаже). Это чтобы его никогда не потерять. Можно ещё постоянно напоминать о себе резким дёрганьем за ошейник (дёргать хотелось всё сильнее и резче).

Казалось, больше терять мне здесь было особенно некого. Олли был далеко не самый лучший мой друг. Ходжа последнее время перегибал палку с ухаживаниями. Серьёзнее всех меня обидел вчера Барсук – он даже не попрощался. Я-то думала что мы дружим. А этот чёртов зануда Бюдде меня даже не поддержал. Тот, хоть и попрощался, но смотрел при этом на Олли, как он на это отреагирует.

Дверь кухни неожиданно открылась. С папой общаться не хотелось. Я показала пальцем в сторону и бармалейским голосом скомандовала:

– Вон немедленно!

Но это был не отец. Это была Берта Штерн.

Берта подошла ко мне и потрепала по голове, надолго остановившись на макушке, будто выискивая вшей.

– Что друг мой любезный, – спросила она, – Грустные яйца высиживаешь?

Я сбросила руку резким поворотом головы и неожиданно для себя снова едва не разревелась. Опять эти яйца! Но я постаралась сделать свой голос железным.

– Ещё раз услышу про грустные яйца…

– Прости, – подняла руки Берта. Потом в шутку хлопнула ими по спине.

Я отодвинулась

– Да что с тобой такое? Поделись своим горем.

– Мне плохо, – поделилась я горем. – И я, наверное, скоро умру.

– И что? – не особенно удивилась Берта

– Как что? – удивилась вместо неё я. – Мне некому передать всё накопленное!

– У тебя что, нет друзей? Даже подружки? – спросила Берта Штерн. – Я могла бы ей стать. Хочешь?

От ужаса я чуть не взвыла. Представила себе, как Берта в зелёном домашнем трико на голое тело путает свой будильник с моим. Или, ещё хуже, что мы вместе с ней подпираем стенку, стоя в мохнатых разноцветных сапогах и хихикаем над пожилыми мужчинами.

– Конечно, я не хочу, – подчёркнуто холодно отказалась я. – У меня уже есть подруга. Рената.

– Ты могла бы познакомить меня с ней. Это будет четвёртая Рената в моей жизни. А у тебя какая, по счёту?

– А у меня вторая, – сказала я, вдруг вспомнив про маму. – Но у вас с ней ничего общего нет, фрау Штерн. Вы даже с ней непохожи.

– Почему, – неожиданно заинтересовалась Берта Штерн.

– Потому что вы постоянно одеты в одно и то же, – ляпнула я первое, что пришло в голову. Лишь бы Берта отвязалась.

Но та не отвязывалась. У неё звонил телефон, а она всё сидела рядом со мной и думала. Наверное, яйца высиживала.

– Ну, это ты зря, – сказала Берта Штерн, наконец. – Ценить надо внутренний мир человека. А не его внешний вид, каким бы он не был.

И ушла, люфтуя задницей в кожаной юбке.

12

После ухода Берты Штерн, я почувствовала себя лучше. Задумав проверить, нужна я кому или нет, я отправилась к Ренате Колицер. Идея передать всё накопленное поколениями, мне нравилась. А чтобы не слишком шокировать её благоразумных родителей, я решила сменить папину бандану в зеленые огурцы на обычный платок. Вместо лосин я надела растянутую осеннюю юбку с подтяжками. Ещё я напялила пожарного цвета резиновый плащ, непонятно откуда взявшийся. Кажется, папа пару раз использовал его в качестве антипригарного покрытия, пока с ужасом не понял по запаху, что плащ был предназначен для промышленных рыболовов. Теперь он висел на гвоздике, довольно вызывающе. Остаётся только догадываться, почему он до сих пор не выкинул этот плащ. Наверное, потому что промышленный рыболов считался на Репербане уважительной профессией. Но на рыбака я не смахивала ни капли. В этой куртке я напоминала скорее смесь медведя Паддингтона с грибником.

К сожалению, с этим уже ничего нельзя было поделать. Ничего более летнего, чем прорезиненная куртка, в гардеробе моём не нашлось. И, махнув рукой на всё, я влезла в огромные резиновые сапоги, в которых папа, бывало, заземлял проводку. Начиналась новая жизнь. Начинать я её, как вы помните, предпочитала со смены обуви.

Лужи на улице стояли уже примерно по пояс. Но и сапоги заканчивались в районе поясницы. Значит, по крайней мере, лужи были нипочём. А вообще, сейчас мне было не до того. Я размышляла о том, что Рената Колицер, должно быть, и вправду моя единственная подруга. Остальные сбоку припёка. Их было не жалко совсем.