Ана Ананас и её криминальное прошлое

Вернувшись домой за оружием, я чуть было не наступила на лежащую поперек собственной кровати Берту Штерн. Голая, худая и извивающаяся точно глист, она спала навзничь. По спине Берты вилась татуировка «Все овцы, кроме мамы». Поспешив плюнуть в её сторону три раза, я предпочла немедленно забыть о том, что кровать моя, а Берта совершенно голая. Я ещё помнила, что сама виновата. Я ушла из дому. Теперь здесь даже кровать не моя. И вахта Давида об этом знает.

Так, оружие… Мне явно был нужен нож. Не для огурцов, разумеется, ха-ха. Столовый!… но, пожалуй, лучше даже выбрать что-нибудь пострашнее.

Я обыскала весь дом. Никаких столовых ножей не нашла. Должно быть, папа опять забыл их на первом этаже в общей посудомойке. В утреннем солнечном свете я проклинала нашу полупустую квартиру, в которой никогда ничего не найти. Когда у меня будет куча денег, все мои вещи будут лежать в специальных ящичках. Распределено будет всё – от носков, до таблеток от посудомоечной машины. Даже ничего должно лежать в специальном ящичке с надписью «Ничего».

Когда нибудь я буду жить одна… Но, в любом случае, это произойдёт не так скоро. Долго задумываться о разных там перспективах на будущее я не могла себе позволить. Обойдясь одним единственным ящиком, который у нас был, я вынула папин громобойный пугач. Пускай отечественных спичек к нему нет, с пугачом в руке было спокойнее.

Надвинув на брови кепку, и развернув её козырьком назад, я тихо прокралась мимо дверей бабушки Дульсинеи Тобольской. Уличная дверь была открыта. Я бесшумно миновала её и выскочила на воскресный пустой Репербан.

10

– Долго ты спишь, – недовольно сказал Нож-для-Огурцов.

А Бюдде, забрасывая в рот пачку жвачку, добавил:

– Мы уже полдела сделали.

Я возмутилась:

– Что это значит «полдела сделали»?

– Извини, о тебе мы забыли совсем, – сказал Ходжа.

Я выставила вперёд пугач. Но Олли посоветовал мне его спрятать.

– Воскресное утро, – прошипел он, – все спят. Никаких выстрелов. Договорились, девочка-маньяк?

– Договорились.

С ними был парень, которого я тоже видела на Репербане впервые. Длинный и тощий, типичная рыбья кость в длинном свитере, он смотрел на нас свысока. Но для такого взгляда у него был слишком дурацкий свитер. Форменный, синий и ещё к нему была пристрочена нашивка «клуб домоводства Бостельбек».

Клуб домоводства это хорошо, думала я. Понятно, по крайней мере, откуда этого типа взял Олли. Должно быть, он тоже был ему друг, вроде Королька Коннинхена. Но почему именно Бостельбек? Неужели в тайне от всех Олли посещал кружки домоводства?

– А знаете, я бариста-радар, – хвастался длинный домовод из Бостельбека. – У меня чутьё на такие дела. А вы знаете, что такое чутьё? Вот то-то и оно, что не знаете!

В конце концов, юный бариста-радар треснулся со всего размаха лицом о фонарный столб. Чутья у него поубавилось. А потом он и вовсе ушёл, хотя мы старались над ним не смеяться.

– Этот сухарь был лишним, – сухо прокомментировал Ходжа его уход. – Слишком много трепался.

– Воистину у него был видок трепача! – согласился Бюдде. – Больше мы подкрепление из Больстенбека не позовём.

– Пожалуй, да, – засуетился Олли. – мы не можем держать среди нас дурацкого трепача из Больстенбека. Кто сказал, что разбойное нападение уравняет всех на свете? На свете существует только Санкт-Паули! В дальнейшем мы будем из этого исходить. Я так и скажу Кролику. Никакого Больстенбека! Я на всякий случай скрестила пальцы.

Если вы считаете, что охота на барист даётся легко, то вы ошибаетесь. На пустынном воскресном Репербане их выследить совсем нелегко. Спустя час бессмысленного шатания мы вдруг увидели Динга, который лакомился мороженым. Олли сказал, что мы его выследили. Но Динг по любому должен был оказаться возле кафе. Ходить по заведениям с пачкой листовок – его работа.

Бородатый мальчик был одет в узкие джинсы и футболку с надписью «Кофе хочется». На носу его небрежно болтались очки, которые Ходжа сходу определил как «иронические». Что-то ироническое в образе Динга действительно было. Без смеха в его сторону было невозможно смотреть.

Поедая мороженое, Динг нервничал. Он высунул язык наружу так далеко, что слюна капала на воротник. Листовки в его руках выглядели совершенно измочаленными. Казалось, что-то должно было произойти с секунды на секунду. И вот, наконец, произошло:

– Бросай мороженку. – гаркнул Барсук.

– Узнаёшь? – почти дружелюбно спросил Олли.

Динг снял иронические очки, прищурился, но вместо того, чтобы что-то сказать, вдруг припустил бегом по одной из велосипедных дорожкек.

– Внимание всем постам, – сказал Олли в телефон, держа его на манер рации – объект убегает. Кто нибудь слышит меня? Комиссар!

На комиссара откликнулся Ходжа Озбей. Благодаря нему, Динг был пойман рядом с музеем эротического искусства. Позорно споткнувшись на пачке своих же листовок, он рассадил ногу. Теперь Динг недовольно сидел, разминая её и подпирая спиной рекламу «приапического фламенко». Мы окружили его, прижали его к стене и сурово ждали обвинения.

– Смерть бариста! – вынес Олли приговор.