Ана, несовременный роман

Музыкант и Буддист дружили уже несколько дней. Музыкант сидел на толстой циновке, скрестив ноги, и был похож на тощий бочонок с порохом, который подожгли с нескольких сторон – в его слишком стройный торс Буддист загнал десяток длинных иголок, и на конце каждой тлела мокса. Огромные динамики в большой комнате Бута лениво и тихо перебирали пентатонику, она то рассыпалась, то сходилась к ре первой октавы.

– Через пару дней тебя можно будет выпустить на улицу. Повезло. По большому счету, отделался легким испугом.

В ответ Музыкант глубоко вздохнул и охнул – ребра еще болели. Он еще раз, уже, наверное, в десятый, пробежался взглядом по книжным полкам Буддиста, по нему самому – Бут не терял времени и, пока Музыкант дымился, надел черное кимоно, подвесил правую ногу на растяжку, а руками резко, но не сильно стал постукивать по трем боксерским мешкам.

– Бут, а ты действительно буддист?

– Почему буддист?

– Ана тебя так прозвала. Когда мы еще не были знакомы.

– Да, понимаю. Отрешенный вид, четки в руках. Все это кажется «оттуда». Нет, только кажется. Мысли были – прийти к какой-нибудь конфессии или формальной школе. Но остаться с кем-то надолго не получилось. Я не видел смысла в уставах, обязанности выполнять ритуалы. В теории смысл есть – дисциплина духа и разума, но мне это совершенно не подходит. Если я что-то понимаю, ты тоже вряд ли к кому-то пристал, в смысле – примкнул.

– Даже не пытался. Мне, наверное, всегда музыки хватало, это по-своему тоже религия.

Буддист на секунду остановился.

– Тоже религия – да. Все на свете тоже религия, даже спорт. Но спортивная паства обычно кричит «Спартак – чемпион!», а ты через каждое второе слово повторяешь «Господи!», а через каждое третье – «Это дело Бога!».

– Так часто повторяю? Не замечал. Наверное, просто привычка, обороты речи, слова-паразиты, к Богу не имеют отношения. Вообще, не очень понимаю, что такое Бог. Бодрый дедушка на облаке – это картинка не для меня. Есть еще попытки натянуть на слово Бог разные образы. Кто-то говорил, что это сумма всего альтруизма человечества. Кто-то – что внутренний компас, который позволяет нам отличать добро от зла. Короче, есть много попыток понять, но…

Бут отвязал ногу на растяжке, подвесил, подтянул другую.

– …но попытки какие-то неубедительные. А для меня, – Музыкант на глазах становился задумчивым и тревожным, глаза тревожно глядели в никуда, – для меня это всегда был край, за который уже не понять – где добро, где зло? Край, где возникает ощущение, что ты ничего не знаешь, не понимаешь, но есть на свете кто-то, кто все знает и понимает.

– Край сознания? Да, это знакомо.

– Сознания – не совсем верно. Я, скорее, говорю о крае, за которую не может выйти вся наша сущность. И сознание, и чувства, и даже смутные ощущения. Это что-то вроде стены, за которую не пройти, или круга, из которого не выйти, и ты ощущаешь это на всех уровнях – от интуиции до четкого факта. Занятно, что реакция может быть разной: одни понимают, что нам не дано пройти, словно какая-то сила не выдала пропуск. Другие искренне удивляются или бунтуют – почему меня, почему такого хорошего не пускают, что я «им» сделал? Обращал внимание, что люди порой говорят «они» и непонятно кого имеют в виду? Ну ладно, это чаще по бытовым вопросам. «Они вообще офигели, дом скоро развалится, а им хоть бы хрен». «Он», «они» – все это обращение к кому-то, кто имеет над нами власть. В общем, много было попыток понять бога, но не знаю ни одной удачной. Очень много туманных рассуждений, который заканчиваются ничем, разве что такими же туманными образами, картинами, словами. И все на одну тему: есть Бог, но кто это, что это мы не знаем.

Музыкант погрузился в долгую паузу, а Бут перестал терзать боксерские мешки и повернулся к Музыканту – с легкой гримасой, больно было поворачиваться на растяжке.

– Ну ты перегибаешь! Не обязательно туманными.

Боль стала сильнее, ногу схватила судорога, пришлось отвязать.

– Представь себе границу, где заканчивались знания людей. Скажем, на уровне эпохи, пятнадцатого века, например. Человек явно знал и видел, что все до этой границы – от человека, без волшебства, без чуда. А за этой границей начинается область неведомого, колдовского, божественного. Даже если речь шла о грозовых разрядах – в общем, невеликой тайне. Но проходили два-три века, тайное становилось явным, и граница сдвигалась. То что раньше было «свыше», становилось обычным, ну, может обычным для элиты, для носителей знаний. Но уже не божественным.

Бут чуть хмурился и массировал какие-то точки на ноге.

– Вот и вся картина. И никакого тумана в ней. Божественное плавно перетекает в человеческое. И доказательств никаких не требуется.

– Булгаков?

– Да.

Музыкант к этому времени перестал дымиться, последняя палочка моксы погасла.