Анафем

— Боюсь, тут у меня незаслуженное преимущество, госпожа секретарь, поскольку я здесь живу. Я могла бы ответить на вопрос, проведя ваших коллег по владению Аврахона, которое, как все вы видели, представляет собой своего рода музей...

Я стоял позади фраа Лодогира, сжимая за спиной верёвку, которая через дыру в стене тянулась до самой кухни. Кто-то за неё дёрнул, бесшумно вызывая меня. Я наклонился, проверяя, не надо ли вытереть моему препту подбородок, и бочком двинулся мимо других сервентов к выходу. Тем временем суура Асквина развивала мысль, согласно которой один взгляд на древние научные приборы, собранные во владении, убедил бы самого скептичного экса в необходимости поддерживать чистую метатеорику. Мне было очевидно, что она прибегла к гипотрохийной трансквестиации: у неё получалось, будто мессал будет заниматься исключительно чистой метатеорикой. Я был в корне не согласен, но мог заговорить, только если ко мне обратятся, и решил, что остальные как-нибудь сами себя в обиду не дадут. Фраа Тавенер (он же Барб) стоял за спиной у фраа Джада и смотрел на сууру Асквину, как птица на букашку, изнывая от желания её уплощить. Я, проходя, подмигнул ему, но он, разумеется, не заметил. Я прошёл через обитую дверь в коридор, служащий шлюзовой камерой для шумов. В дальнем конце была ещё одна обитая дверь. Я толкнул её — она открывалась в обе стороны — и разом окунулся в жар, звуки и свет.

И в дым, потому что Арсибальт что-то спалил. Я шагнул к ведру с песком, но, не увидев открытого пламени, решил, что ничего страшного не происходит. Голос сууры Асквины доносился из репродуктора: мирская власть прислала ита, и тот оборудовал одностороннюю акустическую систему. Мы в кухне — и, полагаю, все в достаточно большом радиусе — слышали каждое слово, произнесённое в мессалоне.

— Что стряслось? — спросил я.

— Ничего не стряслось. А, ты про дым? Я котлету сжёг. Пустяки, у нас есть ещё.

— Тогда зачем ты меня выдернул?

Арсибальт виновато покосился на прибитую к стене доску, под которой болтались семь верёвок. Над шестью мелом были написаны имена сервентов.

— Потому что мне стало жутко тоскливо! — объявил он. — Разговор просто идиотский!

— Это только начало, — заметил я. — Вступительные формальности.

— Неудивительно, что мессал хотят упразднить! Если так и дальше пойдёт...

— А при чём тут я? Зачем было за верёвку дергать?

— О, это старая здешняя традиция, — сказал Арсибальт. — Я о ней прочёл. Если диалог становится нудным, сервенты голосуют ногами — удаляются в кухню. Прептам полагается это заметить.

— Вероятность, что препты поймут твой намёк, близка к вероятности того, что их не стошнит от нашей стряпни.

— Ладно, надо же с чего-то начать.

Я подошёл к доске, взял кусок мела и написал над последней неподписанной верёвкой «Эмман Белдо».

— Его так зовут?

— Да. Он говорил со мной после пленария.

— А почему он не помогал готовить?

— Помимо всего прочего, он ещё и шофер госпожи секретарь. Он прибыл пять минут назад. И вообще, эксы не умеют готовить.

— Твоя правда! — сказала суура Трис, входя с полным подолом дров. — Даже для вас, ребята, это дело не простое.

Она открыла дверцу печки и критически оглядела уголья.

— Мы ещё покажем, чего стоим, — объявил Арсибальт, хватая огромный нож, словно вождь племени, вызванный на поединок. — Печка, овощи, то, как вы режете мясо, — нам всё кажется странным.

И тут, словно говоря: «Кстати о странностях», мы с Арсибальтом разом покосились на огромную кастрюлю, которую ещё раньше отставили к краю плиты в надежде, что изрыгаемые ею пары будут не так сильно отравлять воздух.

Суура Трис ворошила уголья и подбрасывала щепочки сосредоточенно, будто совершала операцию на мозге. Мы бы посмеялись, если бы наши собственные попытки растопить печь не привели к катастрофическим последствиям, сопровождающим обычно ядерный взрыв. Теперь мы просто смотрели, остро сознавая свою неполноценность.

— Ничего себе госпожа секретарь начала разговор с того, что этот мессал — помойка для неудачников, — сказал я.

— О нет, я не согласна. Она молодец! — воскликнула Трис. Она пытается их мотивировать.

Трис была толстенькая и не особо хорошенькая, но как всякая девушка, выросшая в матике, держалась королевой.

— Интересно, удастся ли ей мотивировать моего препта, сказал я, — который ничего так не хочет, как закрыть этот мессал и впредь обедать со стоящими людьми.

Зазвенел колокольчик. Мы все обернулись. На стене над семью верёвками висели семь колокольчиков. От каждого тянулась длинная лента — через стену, под полом и дальше по мессалону к бархатному шнурку с нижней стороны стола. Каждый препт мог, дёрнув за шнурок, неслышно и незаметно вызвать своего сервента.

Колокольчик прозвенел раз, замолчал на мгновение и тут же затрезвонил без умолку, всё яростнее и яростнее; мне показалось, что сейчас он спрыгнет со стены. Над колокольчиком было написано «фраа Лодогир».

Я вернулся в мессалон, подошёл к своему препту со спины и нагнулся.

— Унеси своё эдхарианское хлёбово, — выдохнул он. — Есть невозможно!