Анафем

Умственной пищей мы обязаны мыслителям, начиная с Кноуса, телесной – общему труду согласно канону, данному нам Картазией, поэтому, прежде чем приступить к еде, возносим краткую благодарность светительнице. У богопоклонников застольные ритуалы иные. Базская ортодоксия – постаграрная религия, и буквальные жертвоприношения в ней заменены символическими. Монахи начали трапезу с такого символического жертвоприношения, потом вознесли хвалу Богу и закончили просьбой о ниспослании им различных благ. Руководитель летнего центра машинально забубнил привычные слова, но тут же занервничал, видя, что инаки не склонили голову и смотрят на него с любопытством. Вряд ли он смутился, что мы не разделяем его веру, – к такому священники наверняка привыкли. Скорее он переживал, что поступил невежливо, поэтому, закончив молитву, попросил и нас совершить то, что принято в нашем матике. По уже упомянутой причине нам недоставало сопрано и альтов, но теноров, баритонов и басов хватило, чтобы исполнить очень древний и простой гимн Картазии. Фраа Джад тянул самые низкие басовые ноты, и, клянусь, от его голоса звенело серебро на столе.

Монахам очень понравился гимн, и, когда мы закончили, они встали и тоже спели какую-то древнюю молитву. Она наверняка возникла в первые века монашества, сразу после падения База, потому что староортский ничем не отличался от нашего, а мелодия явно была написана до того, как монастырская и матическая музыка разошлись. Если не слишком вслушиваться в слова, можно было подумать, что это один из наших гимнов.

Разговор – в резком контрасте с событиями последних суток – шёл о пустяках, поскольку мы должны были говорить по-флукски и не упоминать при хозяевах о космическом корабле. Сначала я тихо злился, потом заскучал, а под конец и вовсе стал клевать носом. Корд и Роск говорили между собой. Они были нерелигиозны, и я видел, что им тут не по себе. Молодая сотрудница центра всячески старалась их разговорить – по большей части безуспешно. Самманн с головой ушёл в свою жужулу, которую как-то сумел подключить к коммуникационному центру лагеря. Барб нашёл лагерные правила и теперь учил их наизусть. Трое столетников сидели кучкой и говорили между собой: они не знали флукского, а вниманием базских монахов полностью завладел фраа Джад. Я заметил, что Арсибальт и Ферман о чём-то увлечённо беседуют, а Корд и Роск придвинулись к ним поближе, поэтому встал и подошёл послушать. Видимо, Ферман продолжал думать о булкианцах и хотел узнать больше. Арсибальт, в отсутствие других развлечений, начал кальк под названием «Муха, летучая мышь и червяк». Его всегда приводят фидам, когда объясняют им булкианскую теорию пространства и времени.

– Вот на столе муха, – сказал Арсибальт. – Нет, не прогоняй её. Просто посмотри. Обрати внимание на размер глаз.

Беллер быстро глянул на муху и вновь перевёл взгляд на свою тарелку.

– Да, полтела – одни глаза.

– На самом деле это тысячи отдельных глаз. Кажется, что такое не должно работать. – Арсибальт отвёл руку за голову и замахал, едва не угодив мне по физиономии. – Однако, когда моя рука там, далеко, муха не взлетает – она знает, что угрозы нет. Но если я подведу руку ближе…

Он так и сделал. Муха взлетела.

– …что-то в её микроскопическом мозгу принимает сигналы от тысяч единичных примитивных глаз и выстраивает правильную картину не только пространства, но и пространства-времени. Муха знает, где моя рука, знает, что если моя рука будет двигаться так и дальше, то прихлопнет её, и, значит, лучше изменить положение.

– Ты думаешь, у Двоюродных такие же глаза? – спросил Беллер.

Арсибальт попробовал новый заход:

– А может, они больше похожи на летучих мышей. Летучая мышь определила бы положение моей руки, слушая эхо.

Беллер пожал плечами.

– Ладно. Может, Двоюродные пищат на ультразвуке, как летучие мыши.

– С другой стороны, когда я прихлопываю муху, стол дрожит. Даже слепое и глухое существо – например, червяк – способно ощутить эти вибрации.

– К чему ты клонишь? – спросил Беллер.

– Давай поставим мысленный эксперимент, – сказал Арсибальт. – Представь себе Протесову муху. Я имею в виду чистую, идеальную муху.

– Это как?

– Одни глаза. Никаких других органов чувств.

– Ладно. Представил, – улыбнулся Беллер.

– Теперь Протесову летучую мышь.

– Одни уши?

– Да. Теперь Протесова червяка.

– Одно осязание?

– Да. Ни глаз, ни ушей, ни носа – только кожа.

– И так для каждого из пяти чувств?

– Это уже будет нудно, так что ограничимся тремя, – сказал Арсибальт. – Мы помещаем муху, летучую мышь и червя в комнату, где находится один предмет – например, свеча. Муха видит свет. Летучая мышь издаёт писк и слышит, как звук отражается от свечи. Червь чувствует тепло; он может подползти к свече и на ощупь определить её форму.

– Похоже на старую басню о шести слепцах и…

– Нет! – сказал Арсибальт. – Здесь смысл противоположный. Почти противоположный. У шести слепцов один и тот же сенсорный инструментарий…

Беллер понял свою ошибку и кивнул.

– Да, а у мухи, летучей мыши и червяка – разные.

– И шестеро слепцов расходятся касательно того, что они ощупывают…