Анахрон

К вечеру девка ожила. Морпеховские таблетки в очередной раз явили чудо исцеления. Аллилуйя!

Сигизмунд, лежа на раскинутом диване у себя в комнате, безмолвно наблюдал за юродивой девкой. Воскреснув, та принялась бродить по квартире. Маршруты новые прокладывать. На кухню, в ванную и туалет шастала уже уверенно. В сторону сигизмундовой комнаты — еще с опаской. К запертой комнате вообще не подходила.

Запертая комната, она же «гостиная», была самой большой в квартире. И не запертая даже, а просто нежилая.

При Наталье там устраивались шумные вечеринки. Там стояло пианино «Красный Октябрь» с черной поцарапанной крышкой. И много разных других вещей. Сигизмунду в его нынешней замкнутой жизни они были не нужны.

Предпринимать какие-либо активные действия Сигизмунду было сегодня лень. Валялся на диване, брал то одну книгу, то другую. Читать, впрочем, тоже было лень.

Поэтому больше просто смотрел в потолок и слушал, как в квартире тихонько шуршит юродивая. Вот она остановилась на пороге комнаты. Робко вошла. На него глянула: можно?

Он не пошевелился. Стало быть, можно.

Следом за девкой в комнату проник кобель. Вертел мордой среди привычных вещей — искал, что девку так занимает? Он, кобель, ничего удивительного для себя не видел. А вдруг пропустил чего? А вдруг это съесть можно?

Полоумная, поминутно замирая и поглядывая на Сигизмунда, перемещалась по комнате. Протянет руку к какому-нибудь предмету — замрет. Если Сигизмунд смолчит — потрогает.

Наконец Сигизмунду надоело лежать бревном, и он окликнул:

— Двала!

Тихонько так окликнул. Спокойно.

Та вздрогнула и замерла, съежившись. На него с ужасом уставилась. А он махнул ей рукой и лениво добавил:

— Да ты ходи, ходи… Не бойся…

И улегся на боку, рукой подпирая щеку. Так сподручней смотреть было.

Девку заворожил сигизмундов стеллаж. Этот стеллаж-«распорка», неряшливый и пыльный, был у Сигизмунда со студенческих времен и безумно раздражал Наталью. Та неоднократно покушалась на стеллаж, пыталась от него избавиться с помощью хитроумных интриг. И вот надо же! Наталья уже далече, а стеллаж — вот он стоит. И ничего ему не делается.

На стеллаже, кроме пыли, обитали книги Сигизмунда. Книги по программированию — его первой специальности, по электронике. Объемный труд по собаководству «Воспитай себе друга», подаренный находчивым Федором ко дню приобретения начальником собачки. Нелепо затесавшееся красное «огоньковское» собрание Лескова. Ностальгически приобретенный, но так до конца и не дочитанный Кастанеда. Беспорядочная куча книжек последних лет, преимущественно боевиков, кои неотразимо свидетельствовали об угасании сигизмундова интеллекта.

Среди множества ярких обложек перечитывалась только одна — семеновская «Валькирия». Да и та не подряд, а с середины: то здесь куснет, то там. То один эпизодик просмакует, то другой, а после снова лениво отложит.

В принципе, фантастику Сигизмунд читал только в семидесятые годы, в журналах «Техника молодежи», «Уральский следопыт» и «Знание — сила». Про роботов, которые живее всех живых. И про человечных инопланетян. И, конечно, про строительство коммунистического завтра в Галактике.

«Валькирию» купил случайно. Забрел как-то, изнывая от скуки, в Дом Книги и попал на встречу с писательницей. Писательница раздавала автографы и с серьезным видом отвечала на вопросы прыщавых юнцов.

Чтил Пелевина. Лежал у него бумажный, распавшийся на странички «Омон Ра». Эта книжица пришла в 93-м. Тяжелый был год. Купил за гроши в газетном ларьке. Купил и порадовался.

На самом верху, под потолком, имелась полка, занятая книгами по искусству. Еще одна эпоха в жизни Сигизмунда. Нарочно хранил так высоко — от пьяных приятелей. Любимых Натальей Глазунова и Шилова Сигизмунд выпроводил из своей жизни вместе с Натальей. А Матисса, Пикассо и Модильяни отначил. Наталье они все равно не нужны. Да и Сигизмунду, если вдуматься, тоже.

Самые нижние полки были заняты неопрятными распечатками, ксерокопиями. Все это потом уже сто раз издавалось цивильными томиками, но распечатки Сигизмунд так и не выбросил. Жалел. Все-таки память.

Краеугольным камнем «памяти» являлась большая обувная коробка, стыдливо задвинутая в задний угол. В коробке хранилась «Кама-сутра» — кипа изогнутых темных фотографий, переснятых со скверной машинописи в сером, будничном 1984 году. Сигизмунд так и не ознакомился с этим трудом. Остался кустарем-одиночкой.

Из предметов, представляющих материальную ценность, на стеллаже имелись: камешек из Крыма — память о первом лете с Натальей; камень с Эльбруса — память об альпинистской юности; цветное фото «Три товарища» — Сигизмунд с двумя друзьями на фоне «Новой Победы» (один из этих друзей вот уже два года как в Штатах, второй вот уже три года как спился); выцветший бумажный петушок — изделие Ярополка эпохи средней группы детского садика; очень пыльное серое макраме неизвестного назначения — подарок матери; несколько разнообразных пепельниц и засохший кактус в маленьком пластмассовом горшочке.