Анаконда

— Если господь не сотворит чуда… — пробормотал он.

Сумерки сгущались; охваченный внезапной прохладой, Кеан сбросил сомбреро и в глубоком вздохе излил всю смертельную тревогу этого рокового дня, этого пчелиного наваждения, отнявшего у него лошадь и здоровье дочурки.

Пустыня

Каноэ скользило по реке, огибая лес или то, что во мраке могло сойти за лес. Скорее инстинктивно, нежели по приметам догадывался Суберкасо, что лес действительно близко; ибо тьма, казалось, превратилась в монолитную непроницаемую глыбу, которая начиналась у самых рук гребца и уходила в недосягаемую высоту. Человек довольно хорошо знал свою реку, чтобы иметь представление о том, где он плывет; но в такую ночь, да еще в ожидании дождя, пристать к берегу, покрытому сгнившим жнивьем и заросшим колючим бамбуком, было не так просто, как пришвартоваться к собственной маленькой пристани. К тому же Суберкасо был не один в лодке.

Стояла страшная духота. Нечем было дышать. И в это мгновенье о дно лодки отчетливо и звонко застучали первые капли.

Суберкасо поднял глаза и посмотрел на небо. Но напрасно он ожидал, что молния пробьет в нем брешь. По-прежнему не было слышно раскатов грома.

«Дождь зарядил на всю ночь», — подумал он. И, обернувшись к своим спутникам, молча сидевшим на корме, бросил:

— Наденьте плащи и держитесь крепче.

Теперь лодка продвигалась вперед, подминая под себя встречные ветки. И пару раз левое весло попадало под сучья, погрузившиеся в воду. Но даже рискуя сломать весло, Суберкасо продолжал плыть у самого берега, ибо, удались он от него на пять метров, он всю ночь мог бы кружить около своей пристани и не увидеть ее.

Огибая плавучий лес, гребец продвинулся еще немного. Дождь стал чаще, но шел он теперь с большими перерывами. Он прекращался неожиданно, словно его неизвестно из чего вылили. Потом опять начинали стучать одинокие, крупные и горячие капли, чтобы снова умолк- путь, спрятавшись в непроглядной тьме, растворившись в тяжелом, душном воздухе.

— Держитесь крепче, — повторил Суберкасо, обращаясь к своим двум спутникам. — Мы уже приехали.

В самом деле, он только что различил очертания пристани. Еще два сильных взмаха веслом — и лодку выбросило на прибрежную голубую глину. Пока он привязывал лодку к шесту, его молчаливые спутники выпрыгнули на землю, которую, несмотря на темноту, хорошо было видно из-за мириад светлячков, устилавших ее красными и зелеными огоньками.

Вверх по обрыву путники взбирались уже под проливным дождем, светилась мокрая глина. Затем тьма снова отделила их от всего мира, и во мраке они принялись искать свою двуколку.

Верна поговорка: «Ни зги не видно». В такие ночи после короткой вспышки зажженной спички одуряющий мрак становится еще гуще.

В конце концов они нашли двуколку, но куда-то пропала лошадь. Тогда, оставив у колеса, на страже, своих двух спутников, укрывшихся плащом, по которому барабанил дождь, Суберкасо с трудом добрался до конца лесной тропинки, где и нашел свою лошадь, запутавшуюся в постромках.

На все это у него ушло не более двадцати минут.

— Вы здесь, ребятки? — крикнул Суберкасо, чтобы сориентироваться, где двуколка, и услышал:

— Да, папа!..

Только теперь Суберкасо осознал до конца, что этой ночью с ним были его дети — пяти и шести лет. Их головки не доставали еще до втулки колеса… Прижавшись друг к другу под плащом, с которого струями сбегала вода, они спокойно ожидали возвращения отца.

Наконец, весело болтая, они вернулись домой. Позади остались минуты полные опасности и тревог, и голос Суберкасо изменился. Когда с детьми надо было обращаться словно со взрослыми, он говорил с ними совсем иначе. А теперь его голос стал на два тона ниже, и, услышав, какая нежность звучит в нем, никто бы не поверил, что этот человек еще полчаса назад говорил с малышами так сурово… Собственно, разговаривали и смеялись только Суберкасо и его дочка; мальчонка же — младший —* успел заснуть на коленях у отца.

Суберкасо обычно вставал на рассвете и, хотя при этом старался не шуметь, хорошо знал, что в соседней комнате его мальчик, такой же любитель вставать спозаранку, как он сам, уже лежит с открытыми глазами в ожидании, когда проснется отец. И тогда начиналась неизменная утренняя перекличка — из одной комнаты в другую.

— Доброе утро, папа!

— Доброе утро, дорогой сыночек!

— Доброе утро, любимый папуленька!

— Доброе утро, невинный ягненочек!

— Доброе утро, бесхвостый мышонок!

— Зверушечка мой!

— Папочка-таточка!

— Котеночек!

— Змейкин хвостик!

Так перекликались они еще некоторое время. Наконец, одевшись, вдвоем они шли под пальмы пить кофе. А девчушка спала как убитая до тех пор, пока солнечный луч, упав на лицо, не будил ее.

Суберкасо воспитывал детей, прививая им свои вкусы и привычки, и считал себя счастливейшим отцом на земле. Но это счастье далось ему ценой страданий, самых жестоких из всех, какие выпадают на долю женатого мужчины.