Анархизм. Суть анархизма

И тем не менее социальная революция не будет страшным временем. «Понятно, что борьба потребует жертв. Легко понять, что народ в Париже, раньше чем отправился сражаться на границу, перёбил в тюрьмах всех дворян, которые вместе с неприятелями рассчитывали подавить революцию. Того, кто будет порицать его за это, следует спросить: страдал ли ты вместе с народом и так, как он? В противном случае стыдись и молчи»[609]. Но народ никогда не станет, подобно королям и царям, возводить страх в систему. «Он имеет жалость к жертвам, он слишком добросердечен для того, чтобы жестокость ему скоро не надоела. Общественный прокурор, катафалк, гильотина возбуждают скоро отвращение. Через некоторое время узнают, что подобное время ужасов подготовляет только диктатуру; и гильотина будет уничтожена»[610].

Сначала будет ниспровергнуто правительство. «Его силы бояться нечего. Правительства только кажутся страшными; первый напор возмутившегося народа повергает их наземь; некоторые из них могут быть разрушены в два часа»[611]. «Народ поднимается, и государственная машина уже стоит; чиновники в замешательстве не знают, что им делать; войско потеряло доверие к своим предводителям»[612].

Но с этим еще не все кончено. «В тот день, когда правительство будет ниспровергнуто народом, должна быть уничтожена и частная собственность путем насильственной экспроприации, не дожидаясь никаких распоряжений сверху»[613]. «Крестьяне прогонят крупных землевладельцев, а их имения объявят общественной собственностью; они уничтожат закладные и провозгласят всех свободными от долгов»[614]. В городах «народ овладеет всем накопленным там богатством, отстранит фабрикантов и возьмет производство в свои руки»[615]. Уничтожение частной собственности должно быть общим; и только уничтожение ее в широких размерах в состоянии будет начать преобразование общества, экспроприация же в небольших размерах будет походить на обыкновенный грабеж»[616]. Она распространится не только на средства производства, но и на средства потребления; «первое, что народ сделает после переворота, будет то, что он приобретет себе здоровые квартиры, достаточное количество пищи и платья»[617]. Тем не менее экспроприация будет иметь «свои границы»[618]. «Предположим, что бедняк выгнан из-за бедности из того Дома, в котором он жил со своей семьей. Что же, его выбросить на улицу? Конечно, нет! Если дом для него и его семьи достаточно велик, он должен в нем остаться и продолжать разрабатывать сад под своими окнами. Наши парни должны необходимо прийти к нему на помощь. Если же он наймет одну комнату у кого-нибудь другого, то народ должен ему сказать: знаешь ли, брат, ты по возрасту более ничем уж не обязан? Живи в своей комнате даром; перед исполнителями судебных приговоров тебе бояться теперь нечего — ведь мы представляем новое общество!»[619] «Экспроприация распространится только на то, что кому-либо дает возможность эксплуатировать чужой труд»[620].

3. «За разрушением последует создание нового общества»[621].

Большинство представляет себе революцию «с революционным правительством»[622] во главе и в двоякой форме. Одни считают это правительство выборным. «Выставляется требование того, чтобы народ быль призван к выборам, как можно быстрее было избрано правительство и ему было доверено то дело, которое должен делать каждый из нас по собственной охоте»[623]. «Но каждое правительство, которого достигает восставший народ при помощи выборов, необходимо должно стать свинцовой гирей на его ногах, особенно при таком чудовищном экономическом, политическом и моральном перевороте, как социальная революция»[624]. Это понимают другие; «они отказываются благодаря этому от идеи «закономерного» правительства, по крайней мере на время возмущения против закона, и проповедуют «революционную диктатуру». «Партия, низвергнувшая правительство», говорят они, «насильственно должна стать на его место. Она должна присвоить себе власть и действовать революционно. Для каждого, кто ее не признает — гильотина, для каждого, кто отказывает ей в повиновении — тоже гильотина». Так говорят маленькие Робеспьеры. Но мы, анархисты, знаем, что мысль эта есть только больной плод правительственного фанатизма и что всякая диктатура, даже самая лучшая, есть смерть революции»[625].