Анасейма

Она резко развернулась к Фёдору, он уже не выглядел таким уверенным, заволновался, отступил в дом, потирая плечи руками. Ноябрь даже на юге не самый подходящий месяц для прогулки в полураздетом виде. Дождавшись, когда за мамой захлопнется калитка, Марина толкнула дверь и встала напротив соседа.

– Что ты ей сказал?

Фёдор пожал плечами, лгать и выкручиваться и не подумал. Виноватым себя не считал. Подумаешь, чуть присочинил.

– Вы сами позволили Тане верить, что Счастливчик жив. Я просто поддержал ваше лицедейство. Предложил помочь, делов-то, соседи же.

Марина протяжно выдохнула через нос, медленно приблизилась ещё на один шаг.

– Что ты потребовал от мамы за услугу?

Фёдор отшатнулся, почесал живот.

– Ничего особенного. Что ещё она может дать? У неё ничего нет, кроме красоты, да и её скоро не будет.

Марина дёрнулась вперед и коротко без замаха ударила мужчину по лицу, чуть отклонилась, отметила след от пощечины и отвесила ещё одну, поверх первой, но в этот раз больнее. Ракушки на запястье до крови оцарапали его кожу.

– Только подойди к ней хоть раз, я клянусь, я тебя утоплю. Твоё тело никто не найдёт: сожрут скаты и акулы, а глаза выклюют чайки.

Он схватился за щёку, отступил вглубь комнаты.

– Надо же, как вы с Счастливчиком похожи. Он сказал почти то же самое, когда я поведал, куда ходит его боготворимая и неприкосновенная жена, и что делает в моей спальне.

Фёдор сразу заметил, какой эффект произвели на Марину его слова, осмелел, даже плечи расправил. Марина ринулась вперёд, но он не позволил себя ударить, выставил руку и резко её оттолкнул. Она потеряла равновесие, схватилась за стол и опрокинула вазу.

– Когда ты сказал это?

Фёдор вернулся к двери, распахнул её и произнёс удивительно спокойно, даже равнодушно:

– Счастливчик не мог поверить, что его богиня предала его, оказалась обычной женщиной. Как это должно быть больно, когда разбивается сердце, да, Мариша? Тебе ли не знать? Я давно за тобой наблюдаю. Думаешь, ты лучше матери? Такая же высокомерная самовлюблённая шлюха. Вы с ней очень похожи. Вон из моего дома!

Марина отступила к двери, не отрывая взгляд от соседа. Направилась к выходу, но приостановилась и мрачно произнесла:

– Я тебя ненавижу и проклинаю.

– Очень страшно. Весь трепещу.

Со двора Марина выскочила, будто за ней гнались черти, домой не пошла, сразу же ринулась на пляж. Как оказалось, с направлением не ошиблась. Татьяна сидела на пирсе, зябко кутаясь в тёплую кофту, низко надвинула капюшон. Опустившись рядом, Марина обняла маму и прижала её голову к плечу. Не сговариваясь, они одновременно всхлипнули и заплакали. Это были тяжёлые, мрачные слёзы, на время пелена забвения упала с глаз Татьяны, и она осознала, что её Счастливчик больше не вернётся. Море шумело, ластилось к опорам, но унять тоску оказалось не в силах.

– Как же так, мам? Как же так?

Татьяна судорожно дышала, хватаясь за куртку на дочери.

– Прости меня. Я так виновата перед ним.

– Почему, мам?

Марина гладила маму по волосам, смотрела на крикливых неугомонных чаек, кружащих над водой. Она не могла поверить, что Счастливчик утопился умышленно. Только не он. Наверное, он принёс своё горе к морю, как всегда делала и она, но не смог побороть шторм, слишком велика была его печаль, потянула ко дну.

Они просидели пирсе до самого вечера. Вернувшись, домой, Марина уложила маму в кровать, так и не сообщив, что та стала бабушкой. Не было у неё ни злости, ни обиды на неё, только истощающая, промозглая пустота.

Утром Татьяна проснулась с улыбкой, включила приёмник и, пританцовывая, принялась готовить завтрак. Марина забрела на кухню не выспавшаяся и полностью разбитая.

– Мам, ты чего так рано встала? Не сезон же.

Татьяна, заправила за ухо выбившуюся прядь волос.

– Саша скоро вернётся, блины пока сделаю.

Татьяна вернулась в спасительный самообман, стерев из памяти вчерашний разговор на пирсе и всё, что выбивалось из привычной иллюзии. Марина не стала завтракать, аппетит пропал окончательно. Застегнув молнию под горло и накинув капюшон ветровки, она побрела к морю. Привычно перебралась по трубе, едва не соскользнув в канал, заполненный мутной жижей, и вышла на плоский пустынный пляж. Ветер гонял барашки волн, вспенивая шапки, забирался под кофту, влажно покусывал.

Ещё издалека Марина увидела на пирсе знакомую взлохмаченную фигуру. Никогда ещё Дуги не появлялся вне лета, оттого смотрелся чужеродно и непривычно, будто забрёл по ошибке. Она приблизилась к нему, молча встала рядом. Дуги не повернулся, всматривался в линию горизонта, слегка сощурив лазурные глаза.

– Он отдал свою боль морю.

Марина вздрогнула, ссутулившись, засунула руки в карманы.

– Он не мог.

– Не мог, – согласился Дуги. – Море само сделало выбор. Вместо него.

Волна качнула деревянную площадку, сбрызнула каплями лицо.

– Я ненавижу море.

Дуги повернулся, посмотрел пристально и долго.

– Оно – твоя первая и единственная страсть.

Марина отвернулась к берегу, нервно дёрнула уголком рта.

– Неправда. Это всего лишь море. Только море. Хватит уже этих странных высокопарных речей. Я больше так не могу. Не хочу больше моря!