Анатомия измены. Истоки антимонархического заговора

Подобное поведение некоторых офицеров, а иногда и прямая агитация, (...) развращали солдат. Они также старались проявить собственную инициативу в деле охраны и переходили границы всякой пристойности. Во время прогулок они не отходили от Семьи, подсаживались к Императрице, разваливались в непринужденных позах, курили и вели неприятные для Нее речи".^{449}

Генералы, министры Временного правительства, офицеры и солдаты, все старались перещеголять друг друга в желании как можно больнее оскорбить, унизить, ввести тюремный режим для Государя и его Семьи. Хамами были все — от генералов до солдат.

А что же делал в это время генерал Алексеев? Нам поможет в этом Деникин в своих воспоминаниях. Начинает Деникин очень самоуверенно:

"...В Петрограде, в Царском Селе ткалась липкая паутина грязи, распутства, преступлений. Правда, переплетенная с вымыслом, проникала в самые отдаленные уголки страны и армии, вызывая где боль, где злорадство".^{450}

Это Деникин пишет о Царской Семье, пишет по слухам и той клевете, которая ловко распространялась теми, кому это было нужно. На эти фразы, совершенно безответственные, хорошо отвечает Мордвинов, флигель-адъютант Государя, хорошо знавший всю Семью Государя.

«Если бы генерал Деникин и другие, совсем не знавшие Государя, побывали действительно лично сами и не раз в том "Царском Селе", где, по их утверждению, "плелась липкая паутина грязи, распутства и преступлений", он, наверно, взял бы и эти свои слова назад и заменил бы их фразой, более подходившей к тогдашней действительности: "Вокруг чистого, безпредельно преданного России Царского Села плелась эта липкая паутина грязи, распутства, преступлений, предательства".

В настоящем, а не воображаемом Царском Селе царствовала лишь чистая, строгая, почти монашеская жизнь, полная глубокой любви к родине и горячих стремлений к человечности, к счастью всего народа».^{451}

Мордвинов, этот скромный, честный и верный долгу офицер дал достойную отповедь генералу, который после революции стал начальником штаба у первого революционного Главковерха генерала Алексеева.

Деникин пишет, что был назначен на свой пост Временным правительством без предупреждения об этом Алексеева.

«25 марта я приехал в Ставку и тотчас был принят Алексеевым. Алексеев, конечно, обиделся: "Ну что же, раз приказано..." Тем не менее, такой полупринудительный способ назначения Верховному Главнокомандующему ближайшего помощника не прошел безследно: между генералом Алексеевым и мной легла некоторая тень и только к концу его командования она рассеялась. Генерал Алексеев в моем назначении увидел опеку правительства».^{452}

Деникин пишет дальше:

«Алексеев уволил Главнокомандующего Рузского и командующего армией Радко-Дмитриева за слабость военной власти и оппортунизм. Он съездил на Северный Фронт и, вынеся отрицательное впечатление о деятельности Рузского и Радко-Дмитриева, деликатно поставил вопрос об их "переутомлении"».^{453}

Алексеев сводил счеты с Рузским. Спелись оба генерала только по одному вопросу — отречения Государя. И до, и после этого они оставались врагами. Теперь Алексеев, став Главковерхом, вспомнил критику Рузского его действий, когда он был Главнокомандующим Северо-Западным Фронтом. Алексеев был злопамятным человеком.

Деникин также рассказывает, что он как-то задал вопрос Алексееву об Императрице в связи с Ее "изменой".

«...Генерал Алексеев, которому я задал этот мучительный вопрос весной 1917 года, ответил мне как-то неопределенно и нехотя:

"При разборе бумаг Императрицы нашли у Нее карту с подробным обозначением войск всего фронта, которая изготовлялась только в двух экземплярах — для меня и для Государя. Это произвело на меня удручающее впечатление. Мало ли кто мог воспользоваться ею..."»^{454}

На это косвенное, но тяжкое обвинение Алексеевым Государыни отвечает Мельгунов.

«Слова генерала Деникина, конечно, многократно цитируются. Мы имели случай убедится на довольно ярком примере, что автор "Очерков Русской Смуты" не всегда точно воспринимал в воспоминаниях слова Алексеева (См. главу "Творимые легенды" в книге "Мартовские дни", "Возрождение", тетрадь II). Ведь надо предположить, что Алексеев допускал, что "секретная" карта без его ведома была воспроизведена специально для Императрицы — эта копия и была в революционные дни найдена в бумагах Александры Феодоровны. Вероятно ли это? Если бы перед Ней была подробная карта, Она не смущалась бы подчас некоторыми географическими названиями — например Белоозеро: "уже не знаю, где это такое..." До Алексеева могли дойти не совсем точные сведения. Не шла ли речь о карте секретных маршрутов Царского поезда по фронту, о чем упоминается еще в переписке 3 ноября 1915 года?»^{455}

В общем, кто-то из этих двух генералов соврал. Но соврал злобно, с явной инсинуацией клеветы. Не будем этому удивляться, в 1917 году генералы делали дела и похуже. Не будем забывать, что говорили генералы в то время. Деникин пишет о Брусилове: