Анатомия любви

Я села на подоконник возле стола Матвея и посмотрела на мужа в упор:

— То есть ты считаешь так же?

— Убитая слишком похожа на нашего анестезиолога. И комплекция, и рост, и цвет волос, и даже в лице что-то было.

Такое количество совпадений мне не понравилось, и я пробормотала:

— Погоди… а может, мы все-таки ошибаемся, и это было самоубийство? Ведь у Ларичевой были причины, если подумать. Она перенесла операцию по поводу онкологии, возможно… — но Матвей перебил:

— Не фантазируй, Деля. Я видел результаты ее анализов, там все чисто, именно поэтому ей и разрешили маммопластику. Есть справка, подписанная оперировавшим ее врачом — с опухолью они справились, никаких противопоказаний к восстановительной операции не было. С чего бы Ларичевой лезть в петлю? Авдеев проделал отличную работу, Софью вот-вот должны были выписать. Не было у нее причин лезть в петлю. И потом — ну ведь ты сама обратила внимание следователя на то, что с таким ростом Ларичева не могла сама повеситься на крюке, и длина веревки тоже об этом говорит, и то, что рядом не было никакого предмета, на который Ларичева могла бы встать, чтобы потом… ну ты понимаешь. Так что перестань выдумывать то, чего не было. Надо рассказать следователю о Калмыковой. Кстати, — Матвей оттолкнулся и встал, подошел ко мне и, глядя поверх моего плеча в окно, спросил: — Ты, конечно, не удосужилась позвонить своему горздравовскому приятелю?

— Времени не было, — призналась я. — Но, пожалуй, можно сделать это сейчас, думаю, он уже на месте.

Набрав номер, я долго слушала гудки в трубке. А ведь рабочий день в Горздраве начался час назад, но, похоже, мой приятель предпочитал принцип «начальство не опаздывает».

Наконец в трубке вместо гудков раздался глуховатый мужской голос:

— Да, Аделина, слушаю.

— Доброе утро, Илья. Ну так что там насчет моей просьбы?

— Не знаю, зачем тебе это нужно, раз уж ты взяла Калмыкову на работу, но информации о ней не так много. Из московской клиники она уволилась сама, по семейным обстоятельствам, и буквально через день после увольнения уехала куда-то на Волгу.

— Точно? Уволилась по собственному желанию, а не по статье за халатность?

— Да какая халатность, ну ты о чем? Мне прислали даже копию ее заявления об увольнении. Никаких взысканий за время работы в клинике Калмыкова не имела, а ты — «по статье»! — возмутился мой собеседник.

— Понятно… — протянула я, испытывая одновременно облегчение и разочарование.

— Но, знаешь, вот есть какая закавыка, — вдруг произнес Илья, и я тут же напряглась:

— Что?

— Калмыкова всегда работала в одной и той же операционной бригаде, ну так у них в клинике заведено, и вот что странно… За последние три года из этой бригады в живых остались только Инна Калмыкова и операционная сестра.

— Как… это? — выдохнула я, чувствуя, как по спине бежит холодок.

— А вот черт его знает. Но за три года в разное время и при разных обстоятельствах умерли все, от хирурга до сестры-анестезистки.

— Смерти криминальные?

— Ну это я не выяснял.

— Понятно… спасибо, Илья. Хотя… ты случайно не знаешь, как фамилия операционной сестры?

— Случайно знаю, — усмехнулся Илья. — Ларичева ее фамилия. Ларичева Софья Леонидовна.

Я выронила телефон от неожиданности и, когда подняла, услышала:

— Ты там что, в обморок упала?

— Нет… просто… — я уже собралась сказать о смерти Ларичевой, но поймала взгляд мужа и увидела, как он отрицательно мотает головой и прикладывает палец к губам. — Оступилась, уронила телефон. Спасибо, Илья, я узнала все, что хотела.

Положив трубку на стол, я пробормотала:

— А вот это вообще неудачное стечение обстоятельств, если честно… или…

— Или, ты думаешь, Калмыкова с этим тоже как-то связана? — Матвей вернулся за стол, машинально поправил компьютерную мышь и стакан с карандашами.

— Не думаю… но… все-таки надо следователю об этом сказать.

— Как попала в клинику Ларичева? — вдруг спросил Матвей.

— Скорее всего, как все — приехала, прошла осмотр, заплатила деньги и пошла на операцию. Надо как-то выяснить, общались ли они с Калмыковой. Ну не могла же Инна не знать, что ее бывшая коллега тут лежит, это невозможно — обходы…

— Ты забываешь, что анестезиологи на обходы не ходят, — сказал Матвей. — А на операции Ларичевой анестезиологом был Маликов.

— Но фамилия-то все равно мелькала, — уперлась я.

— Вот назови мне хоть одну фамилию из тех, что прозвучали на обходе вчера, — предложил Матвей, и, едва я открыла рот, признал: — Согласен… Ты можешь назвать и те, что звучали месяц назад. Но ты слышишь их ежедневно, ты подписываешь документы, разбираешь операции. А Калмыкова могла и не знать. Не понимаю только, почему тебе это важно.

— Ты ведь слышал — так или иначе, но все, кто работал в одной бригаде с Калмыковой, мертвы. А теперь она осталась одна. Последняя. И это как-то здорово смахивает на месть, ты не находишь?

— Деля… — Матвей закрыл лицо рукой и покачал головой. — Я понимаю, что ты волнуешься, но куда тебя все время сегодня заносит, а? Какая месть, за что?

— Ну, например, за неудачную операцию.