Анатомия любви

— Ну немудрено, он травматик, к тому же бывший военный. Лицевое ранение, я так понимаю, получил где-то во время боевых действий. Такие часто бывают неуравновешенными.

— Нет, тут дело не в ранении и не в том, что он военный. Понимаете… вот что-то в нем такое было… опасное, что ли, — Иващенко защелкал пальцами. — Не знаю, какое слово подобрать… в общем, у меня осталось довольно странное впечатление.

— Мне казалось, вы давно привыкли к любым странностям наших клиентов.

— К странностям привык, а вот к ощущению опасности привыкать не хотелось бы. От этого человека в буквальном смысле пахло смертью.

— Вот не думала, что вы настолько впечатлитесь новостью о смерти.

— Какой смерти?

И тут я посмотрела на Иващенко с удивлением:

— А вы что, не в курсе? Я думала, что все уже знают.

— Знают о чем?

— О том, что в котельной нашли труп клиентки. Все утро следственная группа работала.

— Я все утро был в своем кабинете, у меня четыре клиента прошли один за другим, я всех принял, вышел прогуляться — а тут вы меня в машину запихнули.

— Та-ак… — я сжала руль пальцами. — Ладно, расскажу сама, — и мне пришлось вкратце пересказать Ивану всю историю с обнаружением повешенной клиентки.

Психолог слушал не перебивая, только все время постукивал пальцами по колену и в конце моего рассказа снял очки, вынул из кармана светлых джинсов кусочек мягкой замши и принялся натирать стекла.

— Похоже, у нас в клинике опять проблемы, — сказал он наконец, возвращая очки на переносицу. — Кстати… а вот этот Зайцев — он как к нам попал?

— «Позвоночный», — вздохнула я. — Старый институтский приятель попросил. Но вы ведь видели его лицо, там реальная проблема, не придерешься. И нижняя стенка глазницы деформирована, Матвей решил, что можно применить для операции новую методику. Я, между прочим, даже не сразу сообразила, а он…

— Так, ладно, я все понял. Возможно, я просто перегрелся, вот мне и мерещится. Давайте лучше о Калмыковой.

— Давайте. Я, собственно, вас и позвала с собой, чтобы легче было разговаривать. Мне кажется, что с вами ей будет легче.

Иващенко искоса посмотрел на меня:

— Но ведь она так ко мне и не пришла, хотя вы дали ей отгулы с этим условием.

— Возможно, она собиралась прийти сегодня.

— Аделина Эдуардовна, давайте честно — вы ведь в это тоже не верите. Инна Калмыкова — очень темная личность, если брать то, что мы обычно знаем о сотрудниках.

— Более того, — подхватила я, — сегодня я получила довольно противоречивую информацию с ее прошлого места работы. Представляете, оказывается, бригада, в которой работала Инна Калмыкова, за три прошедших года сократилась ровно до одной Инны.

— Это как?

— А вот так. Все, кто работал с ней, мертвы — включая обнаруженную сегодня в нашей клинике операционную сестру Ларичеву. Жива только Инна Калмыкова. Есть какие-то соображения?

Психолог молчал, глядя в лобовое стекло на дорогу. Я начала нервничать и от этого молчания, и оттого, что не могу никак обогнать плетущуюся впереди меня груженую «газель» — узкий извилистый участок трассы не давал такой возможности. Наконец дорога стала более-менее прямой и хорошо просматривалась, потому я быстро пошла на обгон и, вернувшись в свой ряд перед злосчастной «газелькой», немного успокоилась.

— Почему вы молчите, Иван Владимирович?

— У меня в голове что-то крутится… какой-то не то слух, не то сплетня… — пробормотал Иващенко, снова сняв очки и сжав двумя пальцами переносицу. — Я примерно год назад слышал от кого-то из знакомых нечто подобное… но не могу вспомнить.

— Нечто подобное? — переспросила я. — В каком смысле?

— Ну что-то вроде того, что в одной из московских клиник разом уволилась целая операционная бригада — не в один день, конечно, а с небольшими интервалами, а потом их начали находить мертвыми. И всегда смерть выглядела вполне естественно… И я не могу вспомнить, кто мне об этом рассказал.

У меня в голове тоже что-то закрутилось, как у Иващенко, но не потому, что я где-то слышала что-то подобное, а потому, что это вполне укладывалось в ту версию, что родилась у меня еще в клинике. Инна Калмыкова уходит из престижного места, сперва работает в небольшом городке на Волге, потом приезжает сюда, в родной город, а спустя два года в этом же городе погибает женщина, работавшая вместе с ней в Москве. Как-то многовато совпадений…

Разговор с Калмыковой тоже не приблизил меня к разгадке. Я чувствовала, что она что-то скрывает, хоть и напугана до предела, однако никаких рычагов, чтобы надавить и заставить признаться, у меня не было.

На парковке у дома Инны, когда мы ни с чем вышли из ее квартиры, Иващенко предложил рассказать все следователю, но этот вариант значился в моем списке последним. Если Калмыкова ни в чем не виновата, визиты в Следственный комитет ей ни к чему, похоже, у нее и так проблем достаточно.

— Я все-таки постараюсь ее разговорить, — задумчиво протянул Иван, правильно поняв смысл моего молчания. — Ее психологическое состояние внушает мне опасения, вы правильно сделали, что дали ей отгулы. Ей бы вообще пока в операционную не надо, тут я согласен с Матвеем Ивановичем.