Анатомия Меланхолии

старательно собирал эту компиляцию из разных авторов[127]{75} и при этом sine injuria без всякого для них вреда; я не погрешил ни против одного писателя и каждому воздал должное; Иероним{76} очень хвалит Непоциана[128]{77} именно за то, что тот не воровал чужие стихи, целые страницы и даже трактаты, как это повелось теперь у многих, утаивающих имена подлинных авторов, а прямо говорит, что это принадлежит Киприану, а это — Лактанцию{78}, а это — Иларию{79}, что так сказал Минуций Феликс{80}, а так — Виктор{81}, а вот вплоть до этого места все взято у Арнобия{82}. Я ссылаюсь на моих авторов и цитирую их (сколько бы ни объявляли это невежественные писаки педантизмом, прикрывающим будто бы, словно личина, мою необразованность, и противоречащим их собственному жеманному стилю), ибо считаю это своим долгом и намерен поступать таким образом и впредь; sumpsi, non surripui [я заимствовал, а не воровал], и то, что Варрон{83} говорит о пчелах: minime malificae nullius opus vellicantes faciunt deterius [ущерба от них нет никакого, ведь они не причиняют вреда тому, с чего собирают мед] (lib. 3 de re rust. [о сельском хозяйстве, кн. III]), я могу сказать о себе. Кому я причинил вред? Содержание книги большей частью принадлежит им, и все-таки она моя; apparet unde sumptum sit [откуда я все почерпнул, вполне очевидно] (и Сенека считал это достоинством), aliud tamen quam unde sumptum sit apparet [и тем не менее она отличается от источников новизной своего изложения]; то, что человеческий организм делает со съедаемой нами пищей — поглощает, переваривает, усваивает ее, — делал и я: conquoquere quod hausi [усваивал то, что проглотил], распоряжался заимствованным. Я принудил чужие книги платить мне дань, дабы украсить эту мою макароническую мешанину{84}, и только способ изложения принадлежит мне; я вынужден воспользоваться здесь словами Уэккера: e Ter., nihil dictum quod non dictum prius, methodus sola artificem ostendit[129], что бы мы ни сказали, все это было уже сказано прежде, и только порядок и способ изложения принадлежит нам и изобличает в нас ученого. Орибасий{85}, Аэций{86}, Авиценна{87} — все ведут свое начало от Галена{88}, хотя метод лечения был у каждого свой, diverso stilo, non diverso fide [способы разные, но одинаковая надежность]. Наши поэты воруют у Гомера: что он выблюет, говорит Элиан{89}, они вылизывают. Богословы все еще verbatim, слово в слово повторяют Августина{90}, и тем же занимаются наши украшатели истории, самый последний из них считается обычно и самым достоверным, пока

…donec quid grandius aetas Postera, sorsque ferat melior{91}

.

[Век, что на смену придет,

Будет плодами обильней, в творчестве нас превзойдет.]

Хотя в древней медицине и философии было немало гигантов, я все же говорю вместе с Дидацием Стеллой[130]{92}: «карлик, стоящий на плечах гиганта, способен видеть дальше, нежели сам гигант», вот и я могу добавлять, переделывать и видеть таким образом дальше моих предшественников. И то, что я пишу вслед за другими, не более для меня зазорно, нежели для прославленного врача Элии Монтальта{93} писать de morbis capitis [о недугах головы] после Язона Пратенция{94}, Герния{95}, Гильдесгейма{96} и прочих; ведь в ристалище участвует много лошадей, вот так и один логик или один ритор сменяют другого. Можешь сколько угодно этому противиться,

Allatres licet usque nos et usque, Et gannitibus improbis lacessas{97}

[Лай, пожалуй, на нас везде и всюду

И дразни, сколько хочешь, гнусной бранью],