Анатомия Меланхолии

Именно так они обычно ходят, погруженные в свои размышления, и таким же образом они сидят, и таково все их поведение и жесты. Фульгоз{1538} (lib. 8, cap. 7 [кн. VIII, гл. 7) упоминает, как Фома Аквинский, ужиная с французским королем Людовиком{1539}, неожиданно ударил кулаком по столу и воскликнул: Conclusum est contra Manichaeos [Это доказывает, что манихеи{1540} заблуждались!]; его голова была занята совсем другими материями, и мысли витали в совсем иных местах; заметив свою оплошность, он чрезвычайно сконфузился[1982]. Сходная история, на сей раз об Архимеде, приведена у Витрувия{1541}: догадавшись, каким образом можно выяснить, сколько золота смешано с серебром в короне Гиерона{1542}, он выскочил нагишом из ванны и воскликнул: Συρηκα [Я догадался!]; «обычно он был настолько погружен в свои занятия, что никогда не замечал происходящего вокруг него; даже когда город был взят противником и солдаты уже начали было грабить его дом, он не обращал на это никакого внимания»[1983]. Св. Бернард на протяжении целого дня ехал вдоль берега озера Леман и только под вечер осведомился наконец, где он находится (Марул{1543}, lib. 2, cap. 4 [кн. II, гл. 4]). Абдеритяне, например, решили, что Демокрит безумен, основываясь только на его поведении, и послали после этого за Гиппократом, чтобы вылечить его; ведь стоило Демокриту очутиться в обществе каких-нибудь степенных людей, как он всякий раз тотчас начинал смеяться. Теофраст{1544} рассказывает нечто подобное о Гераклите, который постоянно плакал{1545}, а Диоген Лаэртский — о Менедеме из Лампсаки{1546}, потому что он бегал, как помешанный, и уверял, что «он будто бы вышел из Аида для дозора над грешниками, дабы затем вновь сойти под землю и доложить о том божествам преисподни»[1984]. Ваши величайшие ученые обычно ничем не лучше: придурковатые, слабохарактерные в своем обычном поведении, они со своими странностями служат посмешищем для окружающих и совершенно беспомощны в мирских делах: они способны измерять небеса, охватывать мыслью целый мир, наставлять других мудрости, и в то же время при какой-нибудь покупке или заключении какой-либо сделки любой неотесанный лавочник обведет их вокруг пальца. Ну разве они после этого не глупцы? Да и каким образом они могли бы быть другими, когда (как он справедливо замечает) «в школах просиживает столько олухов, которые не слышат и не видят того, что происходит за ее стенами»?[1985] каким образом они могли бы набраться опыта? с помощью чего? «Я знавал в свое время (говорит Энеа Сильвио в своем послании к Гаспару Склику{1547}, канцлеру императора) множество ученых людей, обладавших глубокими познаниями, но при этом до того невоспитанных и беспомощных, что они понятия не имели о самой обычной обходительности и не имели ни малейшего представления о том, как управляться ни со своими личными делами, ни с общественными. Так, например, Пагларенци{1548} с изумлением рассказывал о том, как его надул собственный фермер: тот, видите ли, уверял, что его свинья принесла одиннадцать поросят, а осел — будто бы только одного осленка»[1986]. Дабы наилучшим образом охарактеризовать людей такого рода, я не могу привести иного свидетельства, нежели то, которое Плиний дает об Исее{1549}: «он до сих пор только ритор; нет людей искреннее, простодушнее и лучше учителей»[1987]; это в большинстве своем безобидные, честные, справедливые, целомудренные и прямодушные люди.

А теперь, поскольку они обычно подвержены таким опасностям и неприятностям, как слабоумие, душевные болезни, глупость и прочее, Джованни Воскиус выражал пожелание, чтобы настоящих ученых особенно щедро вознаграждали и почитали превыше всех прочих людей и чтобы они «пользовались особыми привилегиями в сравнении с остальными, поскольку они жертвуют собой и сокращают свою жизнь ради общественного блага»[1988]. Однако наши покровители учености настолько далеки теперь от почтения к Музам и воздаяния мужам науки тех почестей или вознаграждения, коих они заслуживают и коими их жаловали на основании поощрительных привилегий, предоставлявшихся им многими благородными государями, что, если после всех мучений, которые они претерпели в университетах, расходов и издержек, всякого рода затрат, утомительных часов, изнуряющих уроков, докучных дней, опасностей, превратностей (отказывая себе во всех удовольствиях, которым предаются все прочие люди, оставаясь на протяжении всей своей жизни на привязи, словно охотничьи соколы) им все же удастся преодолеть все эти препятствия, они в итоге останутся отверженными, презираемыми и, что намного тягостнее всех иных бедствий, будут доведены до последней крайности, предоставлены нужде, бедности и нищете. Отныне их неизменными спутниками являются