Анатомия протеста

- Во-первых, у нас четкая позиция, что в Химках насилия не было. Насилие в отношении собственности мы насилием не считаем. Политическая логика: они покалечили Бекетова, вырубают лес, нанимают бонов для погрома лагеря. В ответ что надо было сделать? Пикет или митинг? Нет. В ответ идет действие с элементами угрозы и какого-то радикализма. Химкинской администрации, после всего, что они сделали, разбили два окна и написали что-то на стене. Государство восприняло это как прямой вызов и угрозу. Меня на следующий день выдергивали на общение с какими-то мусорскими начальники. Людьми чуть ли не последней стадии иерархии, которые в каком-то своем мире живут. И я уверен, что меня посадили просто по тупости. Верхняя часть иерархии вообще ничего не понимает, что происходит. Вот есть чувак - сажайте его. Поэтому для них все так позорно закончилось.

- Ты говорил про оружие. Ты за легализацию?

- В целом - да. Легализация оружия приводит к повышению уровня безопасности. Никто ни на кого не нападает. Активные действия прекращаются. Если мы сейчас пересечемся с бонами, реально будет несколько трупов с каждой стороны. Изначально ведь было не важно, сколько у нас людей - важен настрой. Если раньше все занимались спортом и физически из себя что-то представляли, то сейчас можно купить травмат и бухать круглые сутки, чувствуя себя безопасно. Это все очень печально, конечно.

- Как антифашистская история перетекала в политическую жизнь?

- Среди бонов в какой-то момент возобладали реальные убийцы и террористы, которым мы не могли ничего противопоставить. Политическая задача была в том, чтобы заставить мусоров реально сажать по 105-й и 213-й.

Понятно, что такими способами проблему не решить, но если раньше убивали на расовой почве сто человек в год, то сейчас не больше десяти. Уровень насилия резко снизился. К 2011 году около двух тысяч нацистов сидели, многие на пожизненном. Есть, конечно, тема, что появился Центр Э, нас прессуют. Понятно, что и боны выросли в определенных условиях социальных, но реально не существовало вариантов борьбы с убийцами, кроме апеллирования к репрессивной машине государства.

- Т. е. без репрессивного аппарата власти нацистов не удержать?

- Нет, мы говорим про существующий контекст. Если происходят какие-то радикальные общественные перемены и меняются социальные условия, то нет почвы для роста национальной напряженности, она находится в рамках. Националисты получили на Украине на выборах чуть больше 10 %. В реальном политическом пространстве конкурентном, где есть возможности для дебатов, их ниша сужается до 10–15 %, как везде в Европе.

- В Венгрии фашистское правительство, например. Ультраправая коалиция.

- «Йоббик» все-таки достаточно умеренные. Мы видим, что в демократической Европе, где серьезные проблемы с мигрантами, националисты занимают свою нишу. Они не могут взять больше, потому что это квазиидеология. Невозможно говорить о националистической экономической или социальной политике. Все равно возникают противоречия, не укладывающиеся в их дискурс.

- Но если брать, скажем, национализм голландский, они говорят, что мигранты угрожают ценностям свободы. Не ценностям православия и самодержавия, а правам человека, свободе совести и свободе слова.

- Я просто считаю, что это несколько разные проблемы. Безусловно, когда из одной страны в другую приезжает куча людей это ненормально. Глобальные диспропорции, переток капитала и другие экономические стимулы заставляют людей резко перемещаться. Проблема есть, и есть пути ее разрешения. Но они сложнее, чем предложения нацистов. Вот тема «Хватит кормить Кавказ». Реально люди едут в центр, потому что нет работы. У нас в фирме были проекты в Дагестане. Выделяются миллиарды, и я понимаю, часть где-то оседает, но это общая проблема коррупции. Она есть везде. В итоге там строят завод, создают рабочие места. У местных появляется возможность работать у себя в регионе. Не понимаю, что в этом плохого.

- Как мы можем повлиять на рабочие места в Таджикистане?

- Должны быть экономические барьеры. Равная оплата за равный труд. Вот, например, в Европе есть развитые профсоюзы, отраслевые соглашения, минимальные ставки зарплат, не позволяющие уменьшать стоимость труда в России за счет мигрантов. Это приводит к тому, что они действительно занимают ниши, непривлекательные для местного населения.

- Вот в Европе выходят такие же люди, как вы, громят банки, магазины. Помню, где-то с год назад в Италии чуть не сожгли в тачке двух чуваков из полиции. У нас сейчас все кажутся очень милыми, и националисты тоже говорят, что очень хорошие.

- Смотри, в Европе глобально другой контекст. В Европе последние беспорядки делали школьники. Я смотрю на них и понимаю, что это сто уголовных дел в России. Разбитые окна и файеры скорее дискредитируют протесты. Они приходят на площадь и сами нападают на полицию. При этом это иллюзия, что там нет проблем с демократией, и у социальных групп есть возможность влиять на принятие решений. Люди бунтуют, когда не могут использовать политические механизмы влияния на ситуацию.