Анатомия рассеянной души. Древо познания

— А меня поражает подобное легкомыслие в таком интеллектуалисте, как ты. Признаюсь тебе, для меня нет ничего противнее плодовитого животного, в алкоголическом угаре зарождающего детей, которым суждено или заселять кладбища, или пополнять ряды каторжников и проституток. Я питаю положительную ненависть к этим бессовестным людям, заполняющим землю больным и разлагающимся мясом. Припоминаю одну из своих служанок: она вышла замуж за идиота и пьяницу, который не мог содержать даже самого себя, потому что не умел работать. Сообща они народили больных и унылых ребятишек, которые ходили в лохмотьях, и этот болван являлся ко мне просить денег, воображая, что большая заслуга быть отцом его многочисленного и отвратительного потомства. Жена, беззубая, с постоянно торчащим животом, от постоянных беременностей, родов и смерти детей, стала равнодушна, как скотина. «Умер один? Ну, что ж, сделаем другого», — цинично говорила она. Нет, должно быть запрещено давать жизнь существам, которых ждет одно страданье.

— Я тоже так считаю.

— Плодовитость не может быть социальным идеалом. Важно не количество, а качество. Пусть патриоты и революционеры воспевают плодовитое животное, для меня оно всегда будет ненавистной скотиной.

— Все это хорошо, — пробормотал Андрес, — но не разрешает моего вопроса. Что же мне сказать этому человеку?

— Я бы сказал ему: женитесь, если хотите, но не заводите детей. Пусть ваш брак будет бесплодным.

— Это значит, что наша нравственность, в конце концов, приводить к безнравственности. Что сказал бы Толстой[339], если бы услышал вас!

— Ба! Толстой — апостол, а апостолы проповедуют собственные истины, которые остальным людям обыкновенно представляются глупостями. Я поговорил бы с твоим другом на чистоту, и спросил бы его: вы человек эгоистичный, немножко жестокий, сильный, здоровый, терпеливо выносящий собственное страдание и безразличный к чужому? Да? В таком случае, женитесь, плодите детей, — вы будете хорошим отцом семейства… Но, если вы человек впечатлительный, нервный, чрезмерно чувствительный к страданию, тогда не женитесь, а если женитесь, не имейте детей.

Андрес вышел из бельведера в смущении. Вечером он написал письмо Итурриосу и признался, что артритик, собиравшийся жениться, — он сам.

2. Новая жизнь

Уртадо не особенно волновали формальные вопросы, и он согласился обвенчаться в церкви, как того желала донья Леонарда. Перед свадьбой он познакомил Лулу с Итурриосом, и они понравились друг другу.

Лулу сказала Итурриосу:

— Хорошо было бы, если бы вы поискали для Андреса такую работу, чтобы ему поменьше выходить из дома, потому что, когда он ходит по больным, у него всегда отвратительное настроение.

Итурриос нашел такую работу, состоявшую в переводе научных статей и книг для медицинского журнала, где печатались также и, новые оригинальные сочинения по разным специальностям.

— Теперь тебе дадут две или три французских книги для перевода, — сказал Итурриос, — но ты займись непременно английским, потому что месяца через два-три тебе дадут перевод с этого языка. Пока же, если понадобится, я помогу тебе.

— Отлично. Благодарю вас от всего сердца.

Андрес оставил работу в обществе «Надежда», как ему давно хотелось, и снял квартиру неподалеку от магазинчика Лулу.

Андрес попросил домовладельца, чтобы он сделал из трех комнат квартиры, выходивших на улицу, одну, и не оклеивал ее обоями, а просто выкрасил краской. Эта комната должна была служить новобрачным и спальней, и кабинетом, и столовой, предполагалось, что вся совместная жизнь их будет протекать в ней.

— Люди устроили бы здесь гостиную и кабинет, а спать уходили бы в самую скверную комнату в доме, — говорил Андрес.

Лулу считала все гигиенические распоряжения мужа фантазиями, выдумками, и по-своему определяла его эксцентричности.

— Вот фантазер! — говорила она.

Андрес занял у Итурриоса денег на покупку мебели.

— А много ли тебе ее нужно? — спросил дядя.

— О, нет, совсем немного; я хочу иметь такую обстановку, которая напоминала бы о бедности; а гостей и приемов у меня не будет.

Вначале донья Леонарда хотела было поселиться с Лулу и Андресом, но он воспротивился.

— Нет, нет, — сказал он, — пусть лучше живет с твоей сестрой и с доном Пруденсио. Ей там будет удобнее.

— Вот лицемер! Просто ты не любишь маму.

— Ну, конечно. В нашем доме должна быть иная температура, чем на улице; а теща представляла бы из себя постоянный приток холодного воздуха. Пусть не будет никого, ни из твоей семьи, ни из моей.

— Бедная мама! Хорошего же ты об ней мнения! — смеясь сказала Лулу.

— Да, нет же! Просто у нас с ней разные представления о вещах: она думает, что нужно жить для других, а я нет.

Поколебавшись немного, Лулу сговорилась с своей старой приятельницей Венансией и переселила ее к себе. Это была преданная старушка, любившая и Лулу, и Андреса.

— Если вас будут спрашивать обо мне, — предупреждал ее Андрес, — всегда говорите, что меня нет дома.

— Хорошо, сеньорито[340].