Анатомия текста

– Это ты просто еще недавно у нас. Потом попривыкнут все, – утешал Ромочка неправдою. И работала я уже давно – три месяца. С тех самых пор, как серьезный Павлуша убедил меня оборвать свои театральные мытарства и пойти на серьезную работу, «чтобы смело смотреть в будущее». Его агитация как-то совпала с моим очередным разочарованием в театре. Я окончательно поняла, что мы – театр любительский, скорее театральная студия, чем труппа, и успехи наши с неудачами, помимо всего прочего, зависят еще и от загруженности на работе главных действующих спектакля. Поняла после того, как моего партнера задержали на работе и он не явился на премьеру. Зал был полон – да, своими, да, друзьями-сотоварищами, но все равно полон и все равно зал – а актерский состав – нет. В общем, как когда-то в профессиональном (где тебя безбожно строят, используют только в одном амплуа и вообще относятся очень коммерчески), так же я сейчас разочаровалась в авангардном театре, основанном на почве содружества. Поэтому Павлушиным советам я вняла и отправилась… А куда я еще могла отправиться? С тех пор числилась ответственной за рекламу, причем на самом деле была ответственной за отношения Александры Григорьевны с рекламными аферистами. Убедить ее не вступать с ними в работу, я не могла – маман всегда была женщиной увлекающейся и если кто-то заразил ее творческой идеей, то с этим ничего уже не поделаешь. Поэтому просто следила, чтоб ее не особо обманывали.

– Вызывали? – спрашиваю, заглядывая в проем двери. Маман сидит с одной из наших дам, склонившись над распечатками, и что-то черкает в таблицах. Она агрессивно не признает компьютерную технику, поэтому все подчиненные ходят к ней с бумагами.

– Опаздываешь? – маман насмешливо склоняет голову на бок.

Раньше – сразу после моего ухода из ТЮЗа – она сама звала меня к себе. Так и говорила: «София, ты уже выросла. Могу взять тебя под крылышко. Будешь развиваться на примере живого бизнеса. Сейчас недвижимость приносит тебе необходимый прожиточный минимум, если займешься ею всерьез – обретешь максимум» Но я не пошла. Вежливо поблагодарила, просветила относительно собственных планов, объяснила, что шла когда-то на актерское мастерство не по глупости, а сознательно…

Получив отрицательный ответ, маман сыграла в римского наместника, умыла руки и в дальнейшей моей жизни, как и в предыдущей, практически не участвовала. Впрочем, это я зря. Это не я говорю, а обида, и то не моя – а бабушкина. Бабуля до конца жизни так и не смогла понять, как это женщина, и вдруг отдает семилетнего ребенка на воспитание мужу и его матери, а сама решает посвятить себя работе…

– Работа-чертота, – бухтела бабушка. – Я, что ли, в свое время не работала? Вон даже пенсию повышенную назначили… Но на то, чтоб отцу твоему малолетнему по жопе надавать, у меня время находилось!

Ни я, ни бабушка, долгое время не знали, что маман, ради смены статуса, должна была перевернуть мир. Превратиться из школьной учительницы английского языка в переводчика-синхрониста при престижной организации в то время казалось практически нереальным. Всем, кроме одного влюбленного в маман партийного работника, который, увы, был категорически против детей от предыдущих браков. Долгое время у нас в семье считалось, что мама все еще живет с нами, но просто в командировке – она и впрямь там была, но когда приезжала, заскакивала всего на пару часов, забрасывала чемодан с подарками, перекидывалась парой слов с отцом наедине и убегала дальше, бросая всеобъемлющее «на работу». Потом, когда родители официально разводились, а маман выходила замуж, мы с бабушкой узнали всю правду. Обе мы отдавали маман должное – никогда она не забывала нас ни деньгами, ни подарками, но обе страшно обижались на отсутствие элементарной внимательности…

Совсем недавно я поняла – и до чего же приятно было это почувствовать – что все не так однозначно. Дело было сразу перед моей операцией. Совершенно пришибленная диагнозом, я сидела дома, лихорадочно пыталась сообразить, что нужно делать, и нужно ли. И тут… Звонок в дверь был неприлично долгим и требовательным. Обычно ко мне так не звонили. Маман влетела с горящими щеками, планами действий, бутылкой коньяка и подбадривающими тирадами. Она со всеми уже обо всем договорилась, у всех успела проконсультироваться, дело было только в моем согласии на операцию. Я была настолько рада, что все эти проблемы перестали быть моими, что не сопротивлялась ни секунды и не проявила ни капли вредности. Мне в тот момент было все равно – хоть режьте, хоть облучайте, хоть усыпляйте в ветеринарной клинике, только не заставляйте принимать никаких решений и… если можно… избавьте все-таки от этой невыносимой боли внизу живота. Вот тогда-то у нас с маман состоялся первый длительный и неофициальный разговор.