Анатомия текста

Тогда я узнала, что все время, разъезжая по своим командировкам, маман думала обо мне. Мечтала, как вскоре избавится от надоевшего уже мужа, выскользнет, сама уже станет на ноги, заберет меня к себе и станет баловать. А когда-таки выскользнула – стала вдовой в довольно раннем возрасте – понадобилось еще какое-то время, чтобы разобраться в новой обстановке, наладить дела, обрести стартовый капитал… В общем, к моменту, когда в жизни маман запахло стабильностью и она открыла свое агентство недвижимости, мне было уже двадцать три года и баловать меня не нужно было – и так была балованная и никакой опеки от маман принимать не собиралась.

В этом году, когда я пришла поговорить о работе, маман отреагировала хохотом.

– Я достаточно хорошо знаю тебя, София, чтобы заявить, что ты не сможешь себя систематизировать. В театрах ли твоих, в журналах ли, или где ты там еще перебивалась, можно было являться на фирму когда угодно, у меня же – дисциплина и строгая исполнительность. Не боишься, хочешь попробовать?

Я боялась, но это не влияло на намерения. Тем более, как раз выяснилось, что я – после работы в журнале отлично знающая весь рекламный мир города – могу принести агентству маман реальную пользу. До моего прихода в фирму рекламный бюджет тратился спонтанно, бестолково и расточительно. После – все то же самое, плюс с большими нервами, потому что ничуть не скупясь на эмоции, я высказывала маман все, что думаю, о ее планах, в надежде что хоть когда-то смогу переубедить ее.

– Ах, Александра Григорьевна, да с вами просто крышей поехать можно! Ну, зачем, объясните, зачем вам звезда на асфальте Арбата с именем? Да-да, я понимаю, не с именем – с названием агентства. Ну вот поверьте мне – это совершенно лишнее. Нет? Ну, хорошо, будем говорить откровенно, вот есть эта звезда, вот – я. Что-то из этого в вашей жизни лишнее. Выбирайте что!

Я несу эту чушь не от глупости, а от совершеннейшей безысходности. Впрочем, нет, я говорю достаточно честно:

– Поймите, если вы наняли меня, значит, вы мне доверяете. Если нет, то давайте расстанемся…

– Обычно я угрожаю неугодным мне работникам увольнением. – посмеивается маман, после чего кивком головы показывает на чайник, – С тобой – все наоборот. Чуть что, ты грозишься уволиться! Это бесчестно!

– Бесчестно то, что вы делаете! – я не намерена сдаваться. Нет, чайник я, разумеется, поставлю, и кофеек нам с ней налью, но это к делу отношения не имеет… – Вы обещали работу, а вместо этого – взяли меня на содержание!

– Обычно люди мечтают о таком повороте событий…

– Со мной – все наоборот!

Объективный взгляд

Два однотипных профиля нависли над столом. На одном чуть больше косметики, а некоторые места покрыты рябью морщинок. В целом он мягче, ухоженнеее, местами прикрывающие шею полудлинные осветленные локоны делают его женственнее – это маман. Второй профиль кажется резким – выпирающие скулы, скрещенные брови, торчащая вертикально вверх рыжая челка, глубокая впадина на подбородке – это Сонечка. Обе тонконосые, синеглазые и разгневанные. Смотрят исподлобья, нависнув над столом с разных сторон. Скрещивают взгляды, словно шпаги, меряются силами.

Они так похожи, что происходящее воспринимается, как хорошо отрепетированный спектакль.

– Давайте еще раз обговорим условия моей работы. Я беру на себя обяза…

– Перестань, – маман вдруг делается очень усталой. – Хватит, не могу слышать. Сплошная работа. Бизнес-бизнес… И даже от собственной дочери те же разговоры. Я ужасна, да? – маман вскидывает на меня покрасневшие вдруг глаза. – Деспотична и полна самодруства, так?!

Э-э-э, да у нее, похоже, что-то личное. Везде и всегда маман славилась своим хладнокровием. Что же это делается? Ее ставшие немного пухлыми в последнее время белые кисти рук немного дрожат. Понимаю, что нужно взять сейчас эту кисть ладонями, сжать по-дружески и с участием… Понимаю, но совершенно не представляю, как это сделать. Надо же! А ведь в сознательном возрасте я ни разу до нее не дотрагивалась. Уже даже когда отношения наладились, и я прониклась к этой женщине громадным уважением, маман все равно казалась мне прекрасной и неприступной, как музейный экспонат. Выжимая воспоминания детства, я могла восстановить ее запах – она всегда пахла свежей листвой и почему-то лимоном, а вот ощущения от прикосновений к ней совершенно не восстанавливались в памяти.

– Я устраиваю диктатуру, не считаюсь ни с чьим мнением, так? – она глянула на меня в упор и с таким укором, будто это я, а не она сама, произнесла последний текст.

– Не во всем, – конечно же, я тут же иду на попятную, – Но вот в вопросах рекламы агентства, точно… А что? Отчего вы увлеклись самобичеванием?