Анатомия текста

О, как я спешила к нему в тот вечер! Несмотря на вчерашнюю свою брошенность, несмотря на обещанное Павлуше возвращение… Я устала. От маман, от нападок Лилички, от Марины у меня в голове и клубка ядовитых, перепутанных чувств в сердце. Я хотела легкости, понимания и радости. Хотела, чтоб меня принимали такой, как есть, никуда не подталкивали и любили-любили-любили без упреков и требований стать на путь надежного будущего. И сама хотела быть – чистой, честной, безоговорочно влюбленной и не мучающейся угрызениями, потому что мучаться-то нечем – я вся здесь и я верная. Такое было возможно лишь рядом с Боренькой. Я поняла это, едва договорила в очередной раз с маман и поняла, как тошнит меня от всех этих отчетов и бюрократических правил, насколько не для меня стабильные работы с удерживанием места, подхалимажем и необходимостью вместо дела, заниматься писанием бесконечных бумажек и анализов рынка, к которым никто не прислушивается… Я мчалась к Бореньке, торопила таксиста, и мечтала, как мы соберем вещи и уедем куда-нибудь в глубинку, где будем жить друг для друга, питаться с земли, растить приемного ребенка и не помнить всей грязи своей бурной молодости… Боренька будет писать песни – я помогу ему с текстами – пару раз в год мы с большим успехом будем выставлять их на известных фестивалях. А потом, после записи в студии, мы снова будем убегать в свое убежище и не открывать его ни настырным журналистам, ни любопытным друзьям, ни моим бывшим любовникам… У нас будет светло, чисто и весело.

– Приедешь? Мне очень плохо, – я уже подъезжала к дому, когда Боренька позвонил мне. – Я думал вчера, что иду на полчасика… Провалялся в небытии весь день. Тебя нет, денег нет, смысла нет, я окончательно испоганился…

Через три минуты мы валялись в постели и несли дуг другу смысл, радость и веру в нашу исключительность.

– Я окончательно на все решилась. – наконец исчерпав поток бессвязных радостных междометий и любовных заверений, я обрела возможность связно разговаривать. – Мы уедем. Или, если нет, то останемся здесь, но совсем по-другому. Не будет больше Павлика, не будет моих попыток сделаться «как все нормальные»… Я уйду с работы, займусь твоей группой, мы добьемся всего и… Ты веришь мне? – Боренька смотрел куда-то в сторону и казался опечаленным.

– Нет, – ответил он. – Не верю, но очень хочу верить. С одной стороны. А с другой – хочу, чтобы ты одумалась и оставила меня. Я качусь на дно и увлеку с собой всякого, кто окажется рядом…

Я отмахнулась от всей этой его депрессивной самокритики и продолжила.

– Знаешь, почему я так долго держалась за Павлика? Ну да, он очень хороший, ничего плохого не сделал, замечательный и прочее, но и еще одно важное… Самое важное – он готов завести со мной полноценную семью. Готов растить приемного ребенка. Не родную кровь, а – приемыша. Это ведь очень редко, когда человек, способный иметь собственных детей, вдруг соглашается на такое. И вот я не хотела терять его из-за этого. Я такая глупая… Да, глупая? Я как-то совсем не думала, что ты ведь любишь меня. По-настоящему, а не ради самопожертвования. И ты, конечно, тоже хочешь семью, ты ведь не мальчик уже совсем и мы сможем вместе…

– Ох, Сонычко, не ковыряй мне сердце, – он прижал меня крепко-крепко, будто я боялась, а он охранял от страхов… – Я и сам раньше часто думал. Нормальная семья, дети… А сейчас понимаю – ну какая у меня может быть нормальная? Самое честное – не брать на себя ответственность, которую не сможешь тащить. Хоть в чем-то нужно быть честными… Чтобы заводить детей, нужно скакануть лет на десять назад и там начать все по-другому… Все заново. Да и то, уверен, скакнув, мы все равно бы жили так, как прожили…

Он много чего еще говорил, а я тихо-тихо плакала. Потому что ответ на мой самый важный вопрос уже был дан. Потому что никакого будущего с Боренькой больше не существовало. И даже если бы потом он изменил бы свое мнение – а он пытался, как только узнал, что я решилась на окончательный разрыв, стал говорить, мол «пусть будет по-моему», – все равно я не смогла бы уже забыть его первой реакции. Потому что я не вынесу, если будет «по-моему», попросту не смогу с этим жить. Мне важно, чтоб по обоюдному желанию, чтоб оба – страстно и с верою, чтобы оба – с радостью… И Боренька оказался не тем, с кем это было бы возможно.

Борька возится с пачкой салфеток из моей сумки – платок он с собой, конечно же, не носит. Дурацкий его кокаиновый насморк проявляется всегда не вовремя…

Я молча сверлю укором его лоб. До двери вагона – два метра.

– Не начинай снова! – Боренька чувствует мой взгляд и затравленно щурится. – Я не сижу, я пробую… – потом снова выдает порцию своей заученной искусственной бравады. – Э-э, да сколько там той жизни, а? Все надо успеть попробовать, мать!

Это сколько ж, интересно, раз нужно напичкать себя дрянью, чтобы решить – все, я уже попробовал?! Какая, на фиг, разница сидишь ты или не сидишь, когда у тебя от этих экспериментов над собой организм растекается и личная жизнь рушится?! Впрочем, мне-то уже какая разница?