Анатомия текста

Впрочем, я обычно игнорирую общественный транспорт вовсе не от плохих отношений с толпой. Беда в другом – с некоторых пор я совершенно не умею ждать. Я не из слабачков, но бешеная боязнь потратить время впустую сильнее меня во сто крат. Она правит мною… Совсем. До бешеного сердцебиения и последних копеек, выброшенных на такси, в котором ты не ждешь станции, а едешь – быстро, легко, разглядывая мир…

Перехожу в следующий вагон.

Тут свободнее, чем в «моем». На лавках сидят по пятеро. Зато в проходах не кемарят, умостившись на бесформенных тюках, а стоят, держась за спинки лавочек. Что характерно – стоят в основном особи интеллигентного вида. Неумение прошмыгнуть, нарычать, занять место и отводить глаза от просящих взглядов стариков, развило в них особую степень выносливости. Им, попросту, все равно, в каких условиях ехать.

Я и сама была такой когда-то… Триста лет тому назад, еще до операции… Помню, как тогда довольно спокойно ездила в общественном транспорте. Знаю «все равно» на себе. Внутри поворачивается какой-то переключатель, и ты на время дороги попросту отключаешься от окружающего мира. Стоишь подтянутая, собранная, впередсмотрящая… Или наоборот, ссутулившаяся, вялая, уткнувшаяся в книжечку… Стоишь себе в трамвае, а на самом деле нет тебя здесь. Сколько ни тронут – не почувствуешь. Если и отреагируешь, то автоматически, совсем без эмоций. Иногда получается очень красиво. Как в том анекдоте, когда в ответ на: «Что за базар? Ты, падла, что, интеллигента включаешь? Культурный, блин, да?» рассеянно отвечают: «Нет-нет, упаси боже! Такое же быдло, как и вы…»

В тамбуре возле стены из одноликих квадратных сумок, закусив сигаретку, дежурит важный черноглазый пацанёнок.

– Парниша, разгребите баррикаду! – требую, подмигивая, как близкому знакомому. Пусть понимает, как хочет.

В ответ парень обводит меня взглядом с ног до головы. Всем видом своим показывает, что он тут не обычный пассажир, он – на работе! Везет товар на окраины, деньгу зашибает, и потому, все у него в этой электричке давно уже схвачено. И если б нельзя было, он бы сумки тут не поставил, а раз поставил, значит можно, а я тут со своими…

– Мне к машинисту надо, – лучезарно вру, разбивая его уверенность вдрызг. – Вызывают…

Парень разбирает завал, я продвигаюсь дальше. Тут даже гуще, чем в моем вагоне было. Тут концентрация людей критическая, и в воздухе витают бациллы скандала.

/Народ тут озверевший, он бьёт друг другу фэйс, /Никто не слышал «Stranglers»,/ На фоне только «Spaсe»… /

Каждый пассажир с очаровательным упорством считает, что остальные здесь лишние.

– Отродясь такой толпы зимой в электричке не было! – бормочет смуглый сморщенный дедок, похожий на сухофрукт из Борькиного компота. – Ладно я – мне кой-какие вещички, от жёниной сеструхи оставшиеся, забрать надо. И так затянули время, как бы не растащили все… Ладно я, мне – надо. А вы-то все куда?

– А я живу здесь, между прочим. – охотно вступает в разговор крупнотелая женщина с очень светлым лицом и смеющимися голубыми глазами. – Ну, не прямо здесь, конечно, а за станцией… Каждый день с работы домой езжу. В этом самом вагоне… И не одна я. Так что мы здесь свои, родные, прижившиеся… Это вас, чужаков, неизвестно зачем сюда занесло… Поезд вечером один, вагонов мало, вас – много, вот и толчемся, как в ступе вода. – говорит она грубым тоном, но улыбкой смягчает все сказанное.

Дедок улыбку намеренно не замечает. У него давно чешется горло покричать. Как и у тетки-соседки…

– Что значит, чужаков! Я такой же гражданин!

– Мало ли где кто каждый день катается! Я вон в лифту каждый день езжу, так что мне теперь туда соседей не пускать?! Хамло!

Неожиданно сменяю тему и довольно громко пою:

/Давайте восклицать, друг другом восхищаться./ Высокопарных слов не стоит опасаться./Давайте говорить друг другу комплименты -/ Ведь это все любви счастливые моменты…/

Мое пение не производит никакой реакции. Люди куда больше увлечены самими собой.

– Не «хамло», а «хамка»! Слово «хамло» среднего рода, а я – женского…

И мне вдруг становится дико интересно, что будет дальше. Подерутся? Поскандалят? Успокоятся?

Милые мои, родные мои! Так нас всех! Ату нас! Сбросим маски, уподобимся зверям, будем бесчинствовать и устраивать оргии… Это честно, по крайней мере. Фальшивый налет духовности – а в большинстве случаев он именно фальшивый, наигранный – лишь зря сковывает потенциал человеческой натуры. Это странно, но мне интересно следить за такими моментами. Откуда еще познать себя? Как еще разобраться в человеческой природе? Где еще найти столько ярких проявлений одновременно. Только так: глядя на то, отчего вообще-то хочется отвести глаза.

Но переругивающиеся быстро успокаиваются, и я снова не могу стоять на месте. Потребность /Двигаться дальше/ снова сильнее меня. Прощаюсь вежливо, покидаю этих милых людей, подставляя спину под град общественного недовольства и возмущения моим непрошенным: «Простите, мне идти надо. Всего хорошего, до свидания»…