Анатомия текста

На подступах к следующему вагону изрядно похолодало. На себе не ощутила: слишком разгорячилась от своей целеустремленности. Сама не почувствовала, но поняла, глядя на кутающихся пассажиров, восседающих на крайних лавочках и окончательно разобралась, завидев губы стоящих в тамбуре. Натурально синие губы! Мама родная! Как в покойничью компанию попала. Три одинаково и совсем не по-осеннему закутанных взрослых существа и тонюсенькая девочка в вязанной шапочке с двумя головами – одной родной, человеческой, другой утиной, в виде бубона к шапочке присобаченной. Стоят, трясутся, напряженно всматриваются в дыру на двери – то ли мазохисты, то ли ждут станции. Вот почему весь народ в предыдущих вагонах толпится – в этом стекло на двери отсутствует.

Сама уже начинаю подмерзать, хватаюсь за ручку межвагонной двери, ныряю дальше. Вот она – воля вольная. Интересно, какому ж такому бандитскому нападению подверглась эта бедная электричечка. Ни одного пассажира, и ни одного стекла в окнах! Разгоняюсь, бегу по темному проходу. Цирк, да и только. Три задних вагона забиты битком, остальные, похоже, не пригодны к использованию. Разве что мясо в них можно перевозить, чтоб не размораживалось…

Электричка отстояла положенные мгновения на станции, рванулась, обретая мощь. Набрала вдруг солидную скорость и гудит грозно и басовито. Вспоминается песенка Дыркина про самолетик, у которого был /пароходик сердца/ и /пароходик легких/, который /увидел пароходик и сгорел до тла, может от любви, а может от зависти…/. Наша электричка, похоже, влюбилась в самолет и хочет теперь ему уподобиться.

А я все бегу, бегу и очищаюсь тем от всего накопившегося. За окном частоколом столбов проносятся бесстыжие голые деревья. Увеличиваю скорость, чем заставляю их слиться в единый забор. Я – молодец! Я – не бездействую, стремлюсь к цели! Доберусь до места назначения быстрее всех в этой электричке, правда же?

Останавливаюсь, чтоб отдышаться. Хватаюсь за холодную спинку лавочки, прижимаюсь лбом, восстанавливая силищи… И вспоминаю вдруг – муторно на душе даже как-то делается от такой моей внезапной похожести – вспоминаю, как когда-то так же бежала Марина Бесфамильная, а я ее тогда высмеивала.

Дело было в канун новогодней ночи. Обе мы, – далеко не трезвые, но готовые продолжать празднование, – переезжали с редакционного банкета на другой – семейно-дружественный. Хитро тогда так вышло, что новый год мы должны были встретить в одной компании.

Не мир тесен – прослойка тонка. Те, кто приглашал меня, оказались близкими друзьями Жеки – лучшего Маринкиного мужа, которого она совсем не ценила и, в конце концов, бросила, не забыв сохранить при этом удобные дружеские отношения

Увлеченно обсуждая какие-то очередные гнусности (с моей Мариной же о погоде не поразговариваешь, с ней – обязательно о тяжелых судьбах человечества или последствиях сексуального опыта), мы дважды проезжали станцию, на которой нас должен был поджидать Жека. Маршрут мы знали великолепно, на ногах, хоть и не твердо, но держались, соображали сносно, но всякий раз, подъезжая к нужной станции, были так увлечены очередными дебатами, что ни на прекращение движения поезда, ни на объявление диктора внимания не обращали.

– Ах, Мари-ина! – в подпитом состоянии, я всегда звала ее с удвоенным «и», отчего половина знакомых, знавших «Мариину» от меня, были уверены, что это ее фамилия. –Мариина! Мы снова проехали станцию!

– Не выдумывай! – Маринка строго нахмурилась. – Мы идиотки, но не настолько! – и тут же свела все к сути нашего спора. – Просто ты боишься движения, и потому тебе мерещатся остановки, которых еще не было.

Эта оценка меня – совершенно, надо заметить, не справедливая – пришла Марине в голову после нашей посадки в вагон. Дело в том, что мы страшно опаздывали и Маринка, с отчаяньем в глазах, неслась по переходу, расталкивая всех на своем пути.

Не то, чтоб она была такая уж порядочная, но на встречи с бывшим мужем предпочитала не опаздывать. Жека обожал насмешливо обличать Марину в непунктуальности, потому, из вредности, она всегда старалась при нем приходить вовремя.

И вот мчится моя госпожа Бесфамильная по переходу, вскакивает на эскалатор и продолжает бежать, как ужаленная. До этого я ее еще пыталась поддерживать, но тут плюнула:

– Ну, куда ты! – кричала я ей вслед. – Видишь же, поезда еще нет! Постой спокойно на эскалаторе. Эту штуку для того ведь и придумали, чтоб она тебя, отдыхающую, вниз везла.

– Ты апатичная фаталистка! – возражала Марина. – С каким темпом тебя течение несет, с тем и мчишься! А кто будет миру оказывать содействие? Забываешь, подруга, о волшебной силе старания! Если, несмотря ни на что, вложить его в процесс, то тебя заметят, выделят и поощрят успехами!

– Кто? Кто заметит? – фыркнула я, поражаясь, как причудливо искажает людям мышление алкоголь.