…and action!

Я смутно помню огромное количество незнакомых мне людей. Они ходили тенями перед моим лицом, они о чем-то спрашивали, трогали меня за плечи и, не обнаружив признаков жизни в моем обмякшем теле, уходили прочь. Потом я очень долго спал. То есть, мне казалось это очень долгим, потому что в таком состоянии время тянется убийственно медленно, словно дорожный каток. Ты думаешь, что провалялся на диване целую вечность и пропустил свадьбу собственных детей и даже рождение внуков, но на самом деле прошло каких-нибудь несчастных три часа. Иногда, поднимая голову и стараясь разлепить веки, я издавал какие-то звуки, кажется, просил воды или пачку снотворного, чтобы разом покончить с этим кошмаром, но тут же проваливался во мглу и все искал и искал доисторических монстров, чтобы принести себя в жертву.

На третий день я поднялся с дивана в своем кабинете и почувствовал, что меня отпускает. Небольшого ослабления хватки вполне хватило на то, чтобы самостоятельно дойти до туалета, выблевать конденсат пьяного угара, принять душ и снова лечь на диван. Лечь, уставиться в потолок и приготовиться отвечать на вопросы.

А вопросов, как назло, никто не задавал. В середине третьего дня надо мной склонилась мама. Оказалось, что она давно была здесь — ей позвонили родители Светланы, сообщив ужасную весть и попросив приехать «присмотреть за Виктором». Она и присматривала, как умела, пока мои теща и тесть занимались организацией похорон. У них, кстати, тоже не было желания пытать меня относительно случившегося, да и что я мог им ответить? Все было настолько очевидно, что вопросов действительно ждать не следовало. Так вышло, что я, Миш, в последнюю очередь узнал о планах Светланы развестись и начать новую жизнь. Она уже месяца три обсуждала эту возможность со своей матерью, а под самый конец своей жизни даже познакомила ее заочно со своим новым избранником — нестарым еще бизнесменом, который ради моей Светы оставил жену и двоих детей, то есть фактически перечеркнул всю свою прошлую жизнь. С ума сойти.

Что именно рассказывала Светка о причинах такого крутого поворота, мне не известно, но точно могу сказать, что теща и тесть в эти черные дни не стали вести себя со мной менее учтиво. Не скажу, что ласково — на ласки, разумеется, ни у кого не было сил, — но тяжелых взглядов и уж тем более горьких слов не было. Смерть близкого нам всем человека ничего не изменила в наших отношениях. Подозреваю, что Светлана не стала вываливать меня в грязи перед родителями, чтобы оправдать свой уход, и, поняв это, я испытал просто чудовищной силы грусть. Света, лапонька моя…

Я понял, что моя жизнь больше не имеет смысла. Я понял, наконец, что между брошенным в сердцах «убил бы эту тварь!» и реальным убийством — огромная пропасть. Ты никогда не сможешь поднять руку на близкого, ты никогда не сможешь просто ударить его, даже если будешь орать об этом каждый день, молотя кулаками воздух… и ты никогда уже не исправишь того, что сделано.

В конце третьего дня я, все еще шатаясь от слабости, вытащил видеокамеру из большого ящика стола, куда ее засунула мать, и вышел на балкон.

— Шесть дней, — пробормотал я, глядя вниз на проезжавшую по тротуару иномарку. — Всего шесть дней, которые потрясли мир…

Я поставил камеру на парапет, положил сверху ладонь. Камера была теплая, почти горячая. Впрочем, это уже не имело никакого значения.

— Сука, — произнес я и занес руку, чтобы ударить ее.

«Стоп!!! — заорало что-то у меня в голове так громко, что я чуть не наложил в штаны. — Оставь ее! Оставь!!!».

Не знаю, какая половина моего «я» так убийственно гаркнула мне в ухо — та, что вечно хочет зла, или та, что выросла на манной каше и мультиках, — но я почему-то согласился с ней.

Камера была спрятана в тумбочке под столом.

Мы решили прощаться со Светиком дома, в нашей квартире. Все-таки она этот дом любила…

Большую часть времени гроб был закрыт. Впрочем, пока он стоял в гостиной на двух табуретах, а крышка лежала у стены, я мог отогнуть простыню и посмотреть любимой женщине в лицо, но никакая сила в мире не могла заставить меня сделать это. Я уже был в курсе относительно обстоятельств автокатастрофы и примерно представлял себе, в какую мясорубку угодила моя девочка.

Для меня вдруг перестали существовать все наши распри, скандалы, вражда, недопонимания. Я безумно хотел, чтобы она встала сейчас из гроба, стряхнула с себя оцепенение и, взглянув на меня из-под бровей, сердито прокричала: «Вавилов, сволочь, ты где опять был, засранец, я все морги обзвонила?!». Клянусь, я расцеловал бы ее…

Мы сидели в комнате — я, моя несчастная мама, убитые горем родители Светланы — и смотрели на белую простыню. Временами мы переводили взгляд на растущую у стены гору цветов — это подходили многочисленные друзья Светланы, ее давние знакомые, которых я даже не помнил, ее дальние родственники. Все это не могло продолжаться вечно, все это когда-нибудь должно закончиться. Скорее бы.