…and action!

Михаил спокойно входил в аудиторию, без единого движения мускулов на лице выбирал билет, так же равнодушно зачитывал номер и пробегал глазами текст вопросов. Затем садился на первую парту, для приличия брал в руки ручку, что-то чиркал на тетрадном листе, но сосредоточенный взгляд прищуренных глаз был устремлен куда-то вниз, в пол. Одновременно средним пальцем левой руки Михаил потирал висок. Преподаватели позже в один голос твердили, что испытывали в этот момент какое-то странное чувство, будто уже досрочно верили в способности этого парня и в то, что он ответит на «отлично».

«Картина маслом! — рассказывала Зинаида Храмова, замдекана дневного отделения, присутствовавшая на вступительном экзамене по истории. — Это было что-то вроде „Оставь меня, старушка, я в печали!“. Посидел, почесал голову, потом встал — и убил наповал своей трактовкой Февральской революции!».

«Что, неверная трактовка?» — интересовались коллеги.

«Отнюдь! Трактовка просто роскошная. Я думаю, если бы Некрасов взял на себя труд предварительно записать свой ответ на листке, это были бы готовые тезисы для кандидатской! Но у меня сложилось впечатление, что после того, как я поставила ему „пятерку“, он тут же обо всем забыл».

Слухи о красавце и умнице абитуриенте Михаиле Некрасове пронеслись по рядам преподавателей именно после этой эмоциональной презентации Зинаиды. Следующие несколько экзаменов у парня прошли как по маслу. К нему уже приглядывались, принюхивались и, кажется, даже приценивались, и когда он раскрывал рот, чтобы ответить на вопрос очередного экзаменационного билета, равнодушных в аудитории не оставалось.

Это было в далеком переломном двухтысячном. В последующие годы Михаил со страшной скоростью завоевывал все новые и новые территории. Все получалось элегантно и как будто между делом. Более того, он ничем не выдавал своего желания осваивать захваченные территории, все происходило само собой.

Ну, во-первых, конечно, девушки! С первого курса они проявляли к нему недвусмысленный плотский интерес, поскольку парень он был довольно симпатичный — высокий, крепкий, с глубоким взглядом и завораживающим голосом. Попадая на этот крючок, девицы впоследствии обнаруживали и возможности его интеллекта, а также то, что ничто человеческое ему при таком интеллекте не чуждо — он, как и все, любил иногда попить пивка возле фонтана на площади Революции, изредка ругался матом, ходил в «Мегу» на боевики с Брюсом Уиллисом. Обработав всю полученную о нем информацию, девицы приходили к выводу, что Миша Некрасов — не иначе как очередное воплощение Мужчины-мечты, которое периодически прилетает на нашу планету откуда-то из подмышек Вселенной и бродит в поисках своей единственной возлюбленной.

Во-вторых, разумеется, преподаватели. Михаил вел с ними продолжительные научные беседы, делился соображениями относительно «обустройства России» и иногда, пользуясь их расположением, позволял себе расслабиться — например, не явиться на лекцию или не сделать вовремя реферат или курсовую. Впрочем, он мог бы вообще ничего не писать и не сдавать, поскольку преподавателям вполне хватало его «устных работ». На семинарах, зачетах и экзаменах, усевшись на первую парту, он сосредоточенно вглядывался в пол, потирал висок — и через несколько минут был уже не студентом. Он был оратором, который мог повести за собой толпу… и зачетная книжка в синей корочке, которую он протягивал в раскрытом виде, выглядела как нелепый анахронизм.

Завистники появились сразу, и в достаточно большом количестве. «Нормальные пацаны», попавшие в университет по недоразумению или по блату, Михаила сторонились, считая его слишком странным, непредсказуемым и, возможно, даже опасным. Его потенциальные конкуренты по борьбе за расположение преподавательского состава — все эти зубрилы, ботаники и вечные карьеристы «по комсомольской линии» — мечтали о том, что в один прекрасный день Некрасов облажается. Ну, так ведь бывает: перепил, забыл, не пришел, проспал, понадеялся, возомнил о себе слишком много. Но поскольку ничего подобного не происходило — Михаил, конечно, лажал, но на нем это практически никак не отражалось, — потенциальные конкуренты вскоре тоже махнули на него рукой.

Первый и единственный странный человек, которого Миша поначалу не мог идентифицировать, встретился ему на втором курсе. Профессор Александр Георгиевич Саакян, получивший в свое безраздельное владение целый факультет, статный пятидесятилетний мужчина, убеленный сединами и увешанный регалиями, сразу остановил свой внимательный и острый взгляд на способном студенте, и первая же их встреча врезалась Михаилу в память надолго, если не навсегда.

После одной из лекций, когда расслабленные студенты повалили из аудитории, Саакян остановил его возле своего стола.

— Некрасов, задержитесь.