…and action!

— Да, конечно, Александр Георгиевич, у меня есть еще кое-что, и «общеизвестную» историю с вашей диссертацией я рассказал лишь для того, чтобы вы поняли, насколько далеко я продвинулся в своих изысканиях. Идем дальше. Ваш путь к званиям, должностям и другим высотам научного мира не то чтобы усеян телами ваших менее удачливых коллег, но… все-таки запашок какой-то за вами тянется, крайне неприятный. Ваши покровители продвигали вас по служебной и научной лестнице так резво, как маленький ребенок, ничего не понимающий в шахматах, двигает по доске красивые фигурки. Везде вас избирают абсолютным большинством голосов на безальтернативной основе и в нарушение всех правил, как это было, например, на выборах декана факультета психологии и социальной работы в Алтайском университете в девяносто третьем году. Устав этого заведения не позволял вам даже баллотироваться на этот пост из-за несоответствия многих параметров, не говоря уже о том, чтобы выиграть выборы, но вы с легкостью обошли преграды. Я из чистого любопытства провел небольшой мониторинг, и нигде — подчеркиваю, ни в одном эпизоде! — не обнаружил признаков серьезной борьбы за право занять какой-либо значимый пост.

— Это преступление? — ухмыльнулся Саакян.

— Ну что вы, нет, конечно. Если бы не один немаловажный факт: конкуренты и недоброжелатели у вас были, но они волшебным образом испарялись.

Саакян вздохнул.

— Молодой человек, если вы собираетесь…

— Подождите! — оборвал его Михаил. — Я хотел закончить: конкуренты и недоброжелатели либо снимали свои претензии, либо попадали в очень неприятные ситуации. Например, в девяносто пятом, там же в Барнауле, когда университет претендовал на солидный европейский научный грант. Деньги были распределены — точнее, распилены — самым чудесным образом: вам и вашим сомнительным проектам досталась львиная доля финансирования, а активно возражавший против подобной профанации ректор по научной работе свалился с инфарктом. Он, кстати, так и не смог вернуться в институт, сейчас сидит дома, пишет мемуары, и я надеюсь, что вам будет посвящена отдельная глава. Вы знаете об этом? Он, кстати, пообещал мне прислать черновик этой главы вместе с копиями интересных документов.

Саакян молчал. Его уверенность в собственной непогрешимости постепенно сходила на нет, и Михаил не собирался давать ему ни секунды передышки.

— Если позволите, идем дальше, господин профессор. Вы уехали из страны в девяносто девятом, когда против вас были возбуждены очень нехорошие уголовные дела. Я не склонен считать, что уголовные дела бывают хорошими, но то, в чем обвиняли вас, лично у меня вызывает омерзение. «Мошенничество», «получение взятки» и «попытка изнасилования» — согласитесь, как-то не очень хорошо монтируется со статусом уважаемого научного деятеля. Кто-то жизнь кладет на поиски лекарства от рака, а кто-то пилит бюджеты, вешает цацки на грудь и лезет в трусы к своим беззащитным студенткам. Блевать хочется…

— Молодой человек! — сорвался Саакян. — Я попросил бы вас выбирать выражения!

Михаил украдкой улыбнулся, радуясь произведенному эффекту. Он не ожидал, что хваленый дьявол сломается так рано.

— Я очень тщательно выбираю выражения, поверьте. Уголовные дела закрыты и обвинения сняты благодаря стараниям адвокатов и неких «тайных агентов», и это тоже общеизвестный факт, но самоуверенность, Александр Георгиевич, вас все-таки подводит. С возрастом ваши блоки работают все хуже и хуже.

Сказавши это, Михаил умолк. Он не смотрел на своего оппонента, он смотрел вперед, на алеющее в конце соснового коридора закатное небо. Тучи уходили на восток, оставляя город в объятиях тихого и красивого вечера. Эх, Синатра, стервец и бабник…

— О каких блоках вы говорите? — наконец подал голос профессор.

— Я говорю о ваших психологических трюках. Они дают сбои. Обвинения с вас были сняты, это правда, и репутация восстановлена, и поначалу охреневшие от некоторых фактов вашей биографии европейские научные круги позже все-таки дали «добро» на ваши лекции и публикацию сочинений в журналах. Но вы все равно оставили много следов.

Михаил повернулся к нему. Саакян теперь был напряжен и внимателен.

— Зачищая после себя территорию, Александр Георгиевич, вы все же кое-что оставляли. Кто-то что-то вспоминал, кто-то жаловался на головные боли, кто-то ужасался тому, что творил. Ваше психологическое воздействие слабеет, и, боюсь, ваша карьера тоже подходит к концу, поскольку исключительно с помощью психологического воздействия она и строилась. Вы хотели передохнуть в нашем тихом университете на должности декана — а более скромные должности вы давно не признаете, — но вас подвела все та же самоуверенность. Зачем вам понадобилось привлекать к себе внимание? Сидели бы спокойно, тренировались на кошках. Вам ведь уже не тридцать и даже не сорок.

Саакян, ни слова не говоря, повернул ключ зажигания, завел двигатель. Потом так же молча повернул регулятор отопления в крайнее положение. В салон медленно начал поступать теплый воздух из-под капота.

— Вам холодно? — удивился Михаил.