Есть фотография, была фотография, сняться на которую мне велел отец в тот день, когда я записался добровольцем в армию. Он, наверное, хотел оставить память на случай, если я не вернусь живым. Эта фотография после войны висела у моих родителей в гостиной. На почётном месте для геройского сына. Я видел там её столько раз, что помню себя во всех подробностях. Так же, как я выучил наизусть свадебное фото моих родителей.
Когда мой отец потащил меня к фотографу, я был на пару лет старше, чем Феликс сейчас, но на том фото изображён словно бы он. Причёска другая, конечно, сегодня так коротко не стригутся. И на нём нет униформы. Но всё остальное… Не отличишь.
Он похож на меня.
В точности такой же.
Он вышел из машины – ну меня не осталось никаких сомнений. Если бы я встретил его на улице, среди тысяч других, я бы сразу его узнал. Да хоть из десяти тысяч.
Серые брюки, голубой пуловер. С неброским вкусом. Ничего от выпендрёжа его отца.
Его шофёр хотел внести в дом два его чемодана, но тот не позволил. Простился с ним шлепком ладони. Машина уезжает. Пару секунд Феликс стоит, осматриваясь. Я скрываюсь за перилами балкона. Он не должен знать, что за ним наблюдают.
Внезапно я смеюсь. Смех, который сильнее меня, всегда появляется раньше, чем я осознаю, какая мысль его вызвала. Мы могли быть близнецами, подумал я.
Близнецы.
Мой внук и я.
Мне следует держать себя в руках. Ведь я всегда умел держать себя в руках.
Но сходство разительное.
«Интеллект иногда перепрыгивает через поколение». Это была слабая шутка Бойтлина, когда сын врача или адвоката оказывался в классе неуспевающим. В данном случае похоже на то, что через одно поколение перепрыгнули. Косма мне противен, но Феликс…
Вот он подхватил свои чемоданы и идёт к двери. Мог бы постоять ещё немного. Я ба на него полюбовался.
Рослый мальчик заступает ему дорогу, как он это делал перед тем с младшим школьником. Что ему надо от него?
Они что-то обсуждают, но Феликс не ставит чемоданы. Наконец тот освобождает путь, но с угрожающим жестом.
Что здесь происходит?
Феликс теперь у себя в комнате. Может, за ужином представится возможность с ним заговорить. Нет, лучше завтра на уроках. Как одноклассник с одноклассником, это естественнее. У него не должно возникнуть чувство, что я ему навязываюсь.
А пока надо использовать оставшееся время. Этот тип, который заступил ему дорогу – кто он такой?
Может, мне придётся защищать от него Феликса.
Если обойти замок кругом и приблизиться к главному входу с другой стороны, где нет дорожки, то окажешься у живой изгороди, за которой можно укрыться. И смотреть, оставаясь незамеченным.
Они всё ещё стоят вместе. Голиаф и его маленькое войско. Он единственный, кто курит. Согласно уставу школы на территории интерната курить строго запрещено, но д-р Мертенс ничего против этого не предпринимает. Хотя он не мог этого не видеть. Кажется, у кого-то здесь есть особые права.
Они рассказывают про свои каникулы. Вернее, рассказывает Голиаф, а остальные ему внимают. Он был в Америке, в Лос-Анджелесе, который он называет Л.А., и если ему верить, он посетил там все знаменитые клубы и лично познакомился со всеми диджеями.
Но у меня не было впечатления, что он из тех, кому можно верить.
Недавний маленький мальчик вышел из дома с пластиковым пакетом с руке. Он хотел направиться к группе, но остановился и медлит. Да, он боится.
Голиаф заставляет его ждать. Потом лёгким жестом подзывает его. Слегка согнув указательный палец.
Маленький приближается.
«Ну?» – говорит Голиаф.
Маленький протягивает ему пакет. «Вот, – говорит он. – Два блока «Мальборо», как ты заказывал».
Голиаф забирает пакет и бросает его своим людям. Даже не заглянув в него. Он не сомневается в деле.
Маленький хочет вернуться в дом, но Голиаф его не отпускает. «Что надо сказать?» – спрашивает он.
Голосок маленького мальчика едва слышен. Мне приходится напрягать слух. «Спасибо, Никлас», – говорит он.
Голиаф отпускает его взмахом ладони. Вся группа ухмыляется ему вслед.
Никлас, значит.
Вообще-то мне должно быть всё равно, какая игра здесь разыгрывается. Не всё равно только, когда это касается Феликса.
Моего Феликса.
Он похож на меня в таком множестве пунктов, что я просто поверить не могу. Как будто он – второй я. Многие вещи он делает так же, как я тоже делал тогда. Думает, как думал я. Как я думаю и до сих пор. Я замечаю это по тысячам мелочей.
Например, по тому, какое место в классе он выбрал себе. Не впереди, но и не сзади. А там, где он меньше всего бросается в глаза. Это не может быть случайностью.
Я сел наискосок позади него. Он всегда находится в поле моего зрения.
Мне так приятно его видеть.
На уроках он нечасто поднимает руку, а ровно столько, чтобы не прослыть лентяем. Но если его спрашивают, он знает правильный ответ. До сих пор по нему незаметно, чтобы какой-то предмет интересовал его больше остальных. Вот и хорошо. Не надо так уж много выдавать о себе. Пусть все думают, что знают тебя. Videri quam esse.