Я отрезал от себя кусок и положил его на тарелку. Потом это была уже не тарелка, а стул, и на нём сидел мужчина, которого я знал, но не мог вспомнить его имя, хотя должен был вспомнить. Я знал во сне, что это наказуемо – забыть его имя.
Я знал, что в мою обязанность входило наказывать за забывчивость.
Всё больше людей. Я знал их всех и не знал ни одного из них.
Они сидели со мной за столом, но не вокруг стола, а только по одну его сторону. Я был среди них и тем не менее видел себя сидящим здесь, на почётном месте посередине. Мы были обрамлённой фотографией, картиной, фреской. И потом стояли друг против друга бабушка и Луизе и спорили о том, кто написал картину. Мане или Моне. Но написал её кто-то совсем другой. Однако и его имя я не мог вспомнить.
Потом я был один, в комнате, полной игрушек, и там было стекло, окно, сквозь которое за мной кто-то наблюдал, и я знал, что нахожусь в опасности, в смертельной опасности.
И на этом я проснулся.
Сны не имеют значения. Я это знаю. Но тем не менее я уже не мог снова уснуть. Ничего, посплю потом, в поезде.
По дороге в Аинбург.
Если верить расписанию, ехать осталось не больше двух часов. Я выйду и возму такси. «К Замку», – скажу. Поездка займёт минут десять, вряд ли больше.
И тогда…
Терпение.
Я раскрываю ридер и пишу письмо Хелене и Арно.
«Дорогие родители»; – пишу я.
«Не беспокойтесь за меня, – пишу я, – у меня всё хорошо».
«Не пытайтесь искать меня, – пишу я, – у вас ничего не выйдет. Я для вас слишком умён. Вы отнюдь не глупы, – пишу я, – но я умнее. Да ведь я и много старше вас».
В последний раз родился в 1898 году.
«Вы всё забыли, – пишу я, – а я всё помню».
«Я сидел рядом с тобой, – пишу я, обращаясь к Арно, – и смотрел, как ты работаешь. Ты мне показал всё, что мне было нужно. Тебе следовало чаще менять пароли», – пишу я ему.
«Это не составило никакого труда», – пишу я.
И к Хелене: «Твоя грудь всегда вызывала у меня отвращение. С первого дня. Ты это чувствовала, но тебя разубедили. А ведь ты была права».
«Как делает корова? – пишу я ей. – «Вот тебе!» делает корова».
«Нашли ли уже Ремуса? – пишу я им. – И если нашли: он умер от жажды или от голода?»
«Мальчика в яслях я не хотел ранить, – пишу я им. – Я хотел его убить».
«Мне очень жаль, что пришлось толкнуть бабушку под трамвай, – пишу я. – Но так было лучше».
«Неизбежная убыль войны», – пишу я.
«Вчера я был на своей могиле», – пишу я.
«Я не ваш сын», – пишу я.
«Я Андерсен», – пишу я.
Я перечитываю письмо и стираю его.
Поезд пока идёт в точности по расписанию. Осталось чуть больше часа.
Таксист, который вёз меня от вокзала к интернату, на прощание подмигнул и вручил мне визитку. Он не был уверен, говорить ли мне «ты» или «вы», и поэтому избегал прямого обращения. Говорил в пассивной форме: «Если вдруг понадобится что-то особенное или надо будет сделать что-то секретное – достаточно будет просто позвонить».
Это означало: школьный порядок строг, а я тот человек, который поможет его обойти.
Его визитку я выкинул, но телефон записал себе в мобильник. Мало ли что.
Итак, я в Аинбурге.
Д-р Мертенс, директор школы, приветствовал меня с профессиональной сердечностью. Слишком сердечно, чтобы быть убедительным. Совсем как администратор службы приёма в лучшем отеле. Он рад со мной познакомиться, блаблабла, я наверняка буду себя чувствовать в его школе очень хорошо, блабла, и уже скоро найду себе много новых друзей.
Бла.
Я не ищу здесь друзей. Только одного совершенно определённого друга.
Отчитав свою проповедь, он передал меня учителю – Шмидбауэр, английский и история – для экскурсии по школе.
И вот это вот – замок? Ну-ну. Наврали не совсем.
Тут действительно есть замочек, не очень старый и не очень большой, в нём размещается руководство школы и администрация. Стены увиты плющом, на снимке в рекламном проспекте это выглядит хорошо. В период грюндерства кто-то построил совсем рядом отель – вероятно, лишь для того, чтобы он имел право потом называться «Отель «Замок»». Позднее здесь был санаторий, а теперь здесь обучают. Поскольку для классов пришлось объединять по нескольку комнат отеля, в каждом классе получилось по три-четыре маленьких балкона. С них открывается отличный вид на подъезд к главному входу. Практично.
Оборудование по последнему слову техники. Господин Шмидбауэр только что извинился за тот факт, что в классах всё ещё есть стенные доски. Хотя они больше не используются, ведь Powerpoint куда практичнее. «Интернат и интернет очень хорошо сочетаются», – сказал он и сердечно рассмеялся собственной игре слов. Не похоже, чтоб она пришла ему в голову так уж спонтанно.
Как раз потому, что школа ещё не такая старая, здесь большое значение придают традиции. Есть даже школьный герб с латинским изречением: «Esse quam videri».
Лучше быть кем-то, чем лишь казаться. Звучит хорошо, но неправда. В жизни считается лишь то, в чём ты можешь убедить других.