Андерсен

Те же камни, которые тогда послужили мне в качестве тайника. Для жестяной банки, полной золотых монет. Тайник, судя по всему, сохранился. В противном случае я бы не распорядился перевезти эту пирамиду сюда. Как памятник, который никто не опознает в качестве такового. Кроме того, кто прожил мою жизнь. Для всех других это просто нагромождение обломков. Так, значит, вот где я лежу.

273

Я стою у своей могилы, и у меня странное чувство, будто от меня здесь что-то ожидается. Некая церемония.

Глупость, разумеется. Это всего лишь могила.

Ни одного цветочка. Может, я потребовал этого в своём завещании, или кто-то просто не додумался их здесь посадить. Здесь растёт обыкновенная трава, тоже свежескошенная. Надо мной растёт трава.

Не зеленее ли она оттого, что я её удобряю? Мне хотелось бы заметить разницу, но её не было.

После стольких лет от меня там мало что осталось. Черви уже ищут себе пропитания где-то в другом месте.

Исследователь, который через сто лет отроет мои кости, не сможет сказать, кому они когда-то принадлежали. Может, он удивится, не найдя левую кисть. Но это не станет той загадкой, которая будет занимать его долго.

Дамиан Андерсен больше не существует. Я наклоняюсь и кончиками пальцев поглаживаю короткую траву. Садовники по-настоящему тщательны, в траве не осталось ни одного срезанного стебелька. И это хорошо. Если хочешь, чтобы что-то исчезло, все следы нужно тщательно устранить.

Хотел бы я знать, как я умер. Есть столько возможностей. Человеческое тело – нестабильная конструкция.

Я становлюсь на колени. Не из набожности. Я лишь хочу быть ближе к себе.

«Вы должны говорить с Богом», – всегда наставлял нас Ягнёнок-беее. Он был идиот.

Иногда, особенно ночью, можно было услышать, как они в своих камерах беседуют с кем-то отсутствующим. Которого не было. С матерью. С сыном. С Богом. Человек не выносит, когда ему вообще не с кем перемолвиться.

Я прикладываю ухо к земле.

Там никого.

Когда она нашла меня, я лежал, простёртый на своей могиле. Не знаю, поверила ли она, что мне хотелось лишь глотнуть свежего воздуха, что я заплутал в парке, что я упал в обморок. И потом заснул. Меня не заботит, поверила ли она мне.

«Мне уже опять хорошо», – сказал я.

Она вкатила с улицы мой велосипед. «Можно ехать?» – спросила она.

«Да, – сказал я. – Я могу ехать».

Она рада, что я снова исчезну. А я рад, что побывал здесь.

274

Кровь – интересная субстанция.

В пункте проката велосипедов они были так впечатлены моей повязкой на голове, что даже не потребовали денег за сломанное крыло. Они хотели знать, где произошёл несчастный случай.

На маленькой боковой улочке. Я хотел кое-кого посетить, но не сразу нашёл нужный адрес.

«Но ты его хотя бы встретил?»

Да, я его встретил.

Да, всё в порядке.

В вокзальном туалете я размотал повязку. Если нажать пальцами на это место, можно ещё почувствовать разрез. Это не больно.

Повязку я бросил в бункер для разного мусора. Порядочный молодой человек.

Перед отелем стоял мужчина, переодетый в генерала, и задача у него была одна: распахивать дверь перед постояльцами и желать им приятного пребывания. Я смог прочитать в его глазах вопрос, который он не смел задать.

«Носовое кровотечение», – сказал я.

Было бы умнее где-нибудь заблаговременно припасти другую одежду и на обратном пути переодеться. Кровь бросается в глаза.

Поначалу воронка воды, стекающая в душевой слив, была ещё красноватой, потом смылись и последние следы. От шампуня рану жгло, но было терпимо.

Я делал воду всё холоднее и оставался под струёй, пока мог выдержать. Выдерживал я долго.

Перепачканную в крови рубашку и брюки я сунул в пластиковый пакет. Завтра возьму с собой на вокзал и там от него избавлюсь.

Разный мусор.

Еду я заказал себе в номер. «Какой стейк вы хотите?» – спросил меня голос по телефону.

«С кровью», – ответил я.

Хахаха.

275

Посреди ночи я проснулся. Слабая полоска света от уличного освещения падала в комнату, и на несколько мгновений – может быть, и дольше, в такие моменты не работает чувство времени, – в течение нескольких мгновений я был уверен, что через окно за мной кто-то наблюдает и что мне ни в коем случае нельзя даже шевельнуться, иначе…

Иначе что? Это я забыл. Помню только, что неподвижно замер под одеялом. Пока чувство страха постепенно не испарилось – и тогда я встал и задёрнул штору.

Должно быть, то был сон, а сны не имеют значения. Я это знаю.

Но они оставляют гнетущее чувство – как и пятна крови, которые так до конца и не отстирались.

Во сне у меня в руке был нож, которым я тогда воспользовался в яслях, и я отрезал им себе голову. При этом крови совсем не было, что меня разочаровало.

Длинный обеденный стол, который Косма установил в моём доме, стоял теперь в старой тогдашней кухне. Напротив меня сидела моя мать. На ней было чёрное платье, в котором она по воскресеньям ходила в церковь. На платье был закреплён орден красного орла. Да не один, а несколько. «Единственный, кому позволительно задирать нос, это брадобрей, который скоблит вам подбородок», – говорит она.

В руке у меня был не только нож. Но и вилка. И салфетка, повязанная вокруг шеи.