Андерсен

Моё распоряжение заменить некоторые двери решётками поначалу натолкнулось на сопротивление. Особенно со стороны тех сотрудников, которые работали в подчинении у моего предшественника. Они потом недолго оставались в команде. И не видели, как оправдали себя мои методы.

Запирать людей за решёткой лучше всего голыми. Они должны почувствовать, что им уже больше ничего не принадлежит, даже собственное тело. Звери в клетке. Я распорядился, чтобы мои люди смеялись, проходя мимо. Особенно сильно это действует на женщин. Прежде всего на немолодых.

Правда, этот метод действует недолгое время. Чувство стыда притупляется. Но много времени нам и не требовалось.

Несколько тёмных камер я сохранил, только улучшил их использование. Арестованного вели туда с крепко завязанными глазами, до меня этим условием халатно пренебрегали. Воздействие уменьшается, когда он может ориентироваться перед тем, как запрут дверь.

На другом конце шкалы шум и свет могут быть тоже весьма эффективными. Человек не выдерживает долго без сна.

Большинство арестантов боятся крыс. Этого я никогда не понимал. Они же кусают только когда по-настоящему оголодали.

Для подготовки к допросу годятся и очень тесные камеры, в которых не выпрямишься во весь рост и не ляжешь. Требуемые боли начинаются уже с первых часов.

Идеальной была бы камера, которую можно было бы уменьшать постепенно. Подвижные стенки и понижающийся потолок. Я просто не успел осуществить такую конструкцию.

Мне нельзя думать о таких вещах. Нельзя, чтоб они были когда-то в прошлом.

170

Я отвлекаюсь, сосредоточиваясь на фантазиях.

Ещё в школьные времена я мечтал о магических силах, которые делали бы меня сильнее и могущественнее остальных людей. Очки, позволяющие видеть сквозь одежду. Стеклянные ботинки-невидимки, обувшись в которые, становишься невидим. Волшебная палочка, которой достаточно взмахнуть – и время останавливается. Разумеется, только для других, не для меня. Они застывают, неподвижные, а я могу среди них перемещаться как угодно. Могу делать с ними что захочу. Могу их трогать, бить, могу…

Весёлые картинки. Я должен представлять себе весёлые картинки. Ночью, когда Федерико и Майя засыпают, я мог бы прокрадываться в спальню и шептать им на ухо что-нибудь несусветное. На следующее утро они бы вспоминали об этом и думали, что получили некое послание. С того света или из подсознания. Первый раз они бы над этим посмеялись, отмахнулись бы, а в следующую ночь я бы опять сделал это. И после следующей. Я уверен, я вверг бы их в безумие или хотя бы в состояние, в котором они сами считали бы себя сумасшедшими. С ней это удалось бы легче, чем с ним, но сработало бы у обоих. Рассудок человека – хрупкая конструкция. Ему немного надо, чтобы разбиться вдребезги.

Или… Ну просто ради времяпрепровождения… Я мог бы позвонить в полицию, моим высоким голосом, который приняли бы за женский, например, соседкин. Я заявил бы о нападении или взломе квартиры. Они бы примчались – с мигалками и сиренами, – а у меня было бы развлечение на полчаса.

Или…

Я мог бы устроить всё, что захочу, и никто бы меня не заподозрил. Потому что я ведь ещё не умею говорить или что-нибудь выдумывать или вообще сделать что-нибудь более интересное, чем выстроить башню из кубиков да испачкать памперс. Маленькому мальчику не нужна и волшебная палочка, чтобы остаться невидимым. Я для них на самом деле не существую. Всего лишь младенец, нуждающийся в уходе.

Я мог бы…

Разумеется, я не стану ничего этого делать.

Я лишь выдумываю это, потому что мой рассудок нуждаются в стимулах. Единственную книгу, которая вот уже несколько недель стоит у меня в комнате, я знаю уже слишком хорошо.

Сказки братьев Гримм.

171

Старинное издание. С красивым готическим шрифтом, я с таким вырос. Первая буква в начале каждой сказки встроена в маленькую картинку. Например, Румпельштильцхен пытается разорвать на части свою начальную букву. Кот в сапогах прячется за своей начальной буквой – видимо, подстерегая мышь. И так далее.

Не знаю, откуда взялась эта книга. И почему её поставили на полку стеллажа в моей комнате. Я ещё мал для того, чтобы мне читали сказки вслух. Книжки с картинками – вот мой предел. Как делает корова? Она делает: му-у-у.

И почему такая старая книга? Может, это семейная реликвия – ещё от бабушки Арно или от дедушки Хелене. Он могли читать эту книгу вслух своим детям, как это делала для меня моя мать.

Или, что тоже мыслимо: они нашли эти сказки где-нибудь на книжном развале и купили, думая себе: вот вырастет Йонас, порадуется картинкам.

Неважно. Главное, есть что почитать.

Эти сказки, а я и не знал, не такие уж умилительные, как мне это представлялось по воспоминаниям. Моя мать, оказывается, многое пропускала. Подвергала сказки цензуре. У неё не проходила бочка, «полная кипящего масла или ядовитых змей». Никого не сжигали на костре и не пожирали в лесу дикие звери. Она, наверное, думала, что такие вещи могут меня травмировать.

Никому не окажешь услугу, оберегая его от действительности.