Андерсен

Одна деталь на фотографии доказывает мне, что изображён именно я: на стене за письменным столом висит японская картина в виде развёрнутого свитка – ландшафт, намеченный несколькими штрихами тушью. Я всегда любил этот вид искусства.

Ну вот, а теперь пусть они придут, меня надо подмыть и сменить мне памперс.

179

Одетый только в памперс, я стою перед большим гардеробным зеркалом в холле. Брошюру, развёрнутую на странице с фотографией, держу так, чтобы видеть в зеркале её отражение. Мне кажется, я узнаю черты лица, которые столько лет разглядывал во время бритья. Они стали старше, разумеется, поэтому я не вполне уверен. Я не знал себя старым человеком.

Не могу помнить себя старым человеком.

Федерико и Майя перешёптываются в дверях спальни. Они наблюдают за мной. Я полагаю, они обсуждают, что бы могло значить моё странное поведение. Майя – тут я даже не сомневаюсь – уже придумала какое-нибудь умное объяснение этому.

Кажется, они очень рано встали. Возможно, моё беспокойное ночное поведение их встревожило и лишило сна. Чтобы успокоить их, я смеюсь и хлопаю в ладоши.

Плюх-плюх.

Затем я ковыляю в гостиную и взбираюсь на софу. Если я вскарабкаюсь на спинку, то дотянусь до полки, на которой Хелене хранит свои серебристые пластиночки. Я извлекаю одну, следя за тем, чтобы мой выбор выглядел случайным. Бесцельное любопытство маленького ребёнка.

Очень мило.

Федерико и Майя всё ещё наблюдают за мной. Я не оборачиваюсь, но чувствую их присутствие. На футляре – нет, внутри футляра, но сквозь его прозрачный материал видно – изображён витраж кафедрального собора.

Я спускаюсь вниз, на пол, раскрываю футляр и вытряхиваю пластинку на пол. Поднимаю её и топаю к прибору, который использует Хелене, когда хочет послушать музыку. Делаю вид, будто не знаю, куда совать пластинку. Тычусь ею наугад в разные места, пока Майя не начинает смеяться за моей спиной.

Она включет прибор. Отнимает у меня пластинку и суёт её в нужную щель.

«Gloria», – поют голоса. «Allegretto con spirito» из Коронационной мессы Моцарта.

До мажор.

Бодро напористо.

Музыка не предназначена для танцев, но я всё равно танцую. Мне есть что праздновать.

Федерико и Майя смотрят на меня. Он обнял её за плечи, и она прильнула к нему. Оба улыбаются.

180

Я ещё танцую, но в меня уже снова закрадывается сомнение. Вцепилось когтями. Я больше не слышу музыку. Падаю на пол и прячу лицо в ладонях. Пытаюсь не заплакать. Ведь это был бы совсем не детский плач.

Мысли могут быть самой жестокой пыткой.

А если это всё-таки не я? – думается в моей голове. Что, если человек на фотографии – другой Андерсен, с другой историей? Если все совпадения лишь случайны?

Но его зовут Дамиан. Это редкое имя. Старомодное. Я никогда не встречал человека с таким именем. Знаю это имя только из мученической истории, такие истории любил нам рассказывать «Ягнёнок-беее». Он наслаждался, в подробностях рассказывая нам о страданиях тех, кто подвергался пыткам за свою веру. После каждой отрезанной головы и каждого вспоротого живота облизывал губы как после хорошего обеда. Особенно его вдохновляли святая Урсула и её одиннадцать тысяч убитых девственниц. Как и история Космы и Дамиана. Не только утопленных, но и сожжённых. А потом ещё побитых камнями. Это для него было лакомство.

Дамиан Андерсен. Это не могло быть случайным совпадением. Всё слишком хорошо подогнано.

Я не хочу, чтобы это была случайность.

Хотя…

У меня был один случай, его звали Себастиан Верленбахер, я никогда не забуду это имя. Верленбахер. Не какое-нибудь обиходное. Против него были косвенные улики, совершенно ясные косвенные улики, его имя неоднократно упоминалось в перехваченных письмах, даже с его адресом. Но когда мы взяли его в разработку, из него ничего не удалось вытянуть. Даже когда мы применяли самые верные средства, он всегда только клялся, что не знает ничего из того, чего мы от него добивались. И умирая твердил то же самое.

Позднее оказалось, что его именем кто-то воспользовался. В качестве псевдонима, случайно взятого из телефонного справочника. Чтобы никто не смог выболтать его истинную идентичность.

То есть, вполне возможно…

Разочарование, уже одна только мысль о разочаровании почти нестерпима. А я был так уверен, что нашёл себя.

Нет.

Я всё ещё уверен. Логично, что это должно быть так.

Но если это не так…

То так, то этак.

Так я это или не я?

181

Быть того не может, что это не я. В противном случае как бы всё могло так совпасть?

Должно быть, я ускользнул от них, выйдя тогда за дверь. Может, они меня даже арестовали, но снова отпустили, или – что вероятнее – я им вообще не попался. Должно быть, тысячи таких, как я, были тогда в пути, а во мне не было ничего примечательного. Кроме отсутствующей кисти. Но и это после войны встречалось довольно часто.

Первым делом я пробрался в большой город, как и собирался, нашёл работу или не нашёл. Но так или иначе каждое утро уходил из дома и каждый вечер возвращался. Заворачивался в регулярность этого образа жизни как в серую драпировку. Всё так, как и намеревался.