Андерсен

А потом, через годили два, я исчез, без объяснения. Никто меня не хватится. Андерсен – такой, каким я его задумал, – не был интересным человеком. С самого начала не был.

А потом…

Если это я.

Первым делом я отправился к зданию суда. На мне был синий рабочий халат. В руке ведро для уборки. Как и было запланировано. Техника-смотрителя никто не удостоит второго взгляда. Я поднялся на чердак и забрал там то, что заложил когда-то. Опустошил и другие тайники.

Четыре пакета с началом нового существования. Может быть, только три. Никогда нельзя исключить, что кто-то случайно наткнулся на один из них. И это тоже было учтено в моих планах.

Золотые монеты – это валюта, которой не приходится бояться обесценивания. Бриллианты и подавно. У меня был основной капитал для магазина. И для второго, и для третьего.

Поначалу молочные продукты, это имело смысл. Андерсен был задуман как крестьянский сын, как некто, понимающий толк в доении коров. После войны люди были голодные.

Потом, очень постепенно, ещё какой-то продукт. Ещё один магазин. И ещё один.

Всё совпадает. Даже если у меня пока нет никакого другого доказательства, кроме юбилейной брошюрки четырёхлетней давности. С фотографией, на которой я себя не узнаю.

182

С тех пор, как я знаю, что мне удалось как Андерсену, с тех пор, как я поверил, что знаю это, мне трудно играть свою роль в повседневности. Я отвлекаюсь и делаю ошибки. Сегодня я чуть было не выдал себя.

Майя вбила себе в голову, что должна удивить Хелене моим первым внятным словом. Победно продемонстрировать подруге, на что способна психология.

Она полчаса держала у меня перед носом кусочек шоколада и постоянно повторяла: «Скажи шоколад! Скажи шоколад!» Естественно, я молчал, хотя уже достаточно хорошо владею своим речевым аппаратом. Для первых слов ещё просто рановато. Я бы тем самым похоронил все свои усилия быть по возможности обыкновенным ребёнком.

«Скажи шоколад! Скажи шоколад!»

Я лишь смотрел на неё и не реагировал. Когда она вконец надоела мне своей назойливостью, я хотел, вообще-то, лишь скривиться и заплакать. Но все мои мысли были заняты Андерсеном, всеми теми вещами, которые я хотел выяснить о нём.

О себе.

Я потерял над собой контроль. Допустить такое второй раз мне никак нельзя. Мне следовало бы без слов немного похныкать, а вместо этого из меня вылезло целое предложение.

«Заткнись уже, паскуда!» – сказал я.

Такого испуга, как у Майи, я ещё никогда не видел ни у одного человека. Она выпучила глаза. Как будто увидела привидение. Выронила шоколад и выбежала из комнаты.

Молочный шоколад. У нас дома такой был только на Рождество.

Она позвонила Федерико на работу, и он приехал домой раньше времени. Не потому, что поверил в эту историю, а потому что беспокоился за неё. За её рассудок. Когда он вошёл в мою комнату, я, разумеется, снова был совершенно безобидным маленьким мальчиком. Играл со своим мишкой.

«Да-да, – лепетал я. – Да-да-да».

Майя визгливо и истерично настаивала на том, что реально слышала от меня ту фразу. Федерико ей не поверил. Разумеется, нет. «Ты перетрудилась», – сказал он, хотя перетрудиться – это действительно самое последнее, что можно предположить в отношении Майи.

Оплошность как-то загладилась.

183

Теперь она и сама верит, что ей тогда почудилось. Она даже выстроила вокруг этого целую теорию: дескать, где-то она подсознательно подцепила эту фразу вероятно, по пути домой из университета. В трамвае молодая пара сильно ссорилась, там, наверное, и прозвучали эти слова и как-то закрепились в её памяти. А мне только на руку, что она уговорила себя. При этом она находит себя безумно интересной, прямо так и легла бы на собственную кушетку и анализировала бы сама себя.

Я однажды пытался взять себе в команду психолога. Он должен был нам обеспечить более прямой доступ к отдельным характерам, но это не сработало. Психологи – никакие не практики.

Чтобы ещё прочнее убедить Майю, что ей это примерещилось, я демонстрировал своё детское простодушие и был особенно мил по отношению к ней. Иногда без всякой причины бежал к ней, чтобы обнять. Зарывался головой в её колени. Жаль, что она не носит юбки. Тогда было бы интереснее зарываться.

В ответ ей приходилось, естественно, осыпать меня ненужными нежностями, но это можно было стерпеть. Она к этому времени почувствовала себя особо одарённой в обращении с детьми и очень гордилась этим. Когда позвонила из Италии Хелене, ей было сказано: «Можете спокойно задержаться ещё хоть на целую неделю. Я прекрасно нахожу с Йонасом общий язык».

Паскуда.

Правда, свои попытки научить меня первым словам она оставила.

Зато пустила в ход своё новооткрытое чувство материнства, чтобы нет-нет да и заговорить с Федерико – совершенно ненавязчиво, как ей казалось – на тему женитьбы. О том, как было бы хорошо завести своих детей. И что, оказывается, совсем не трудно обращаться с таким маленьким сокровищем, стоит только найти верный тон. Когда, например, вечером она относит меня в кровать, ей достаточно только спеть мне колыбельную – и я тотчас засыпаю.